Далее Кант указывает, что эта потребность разума не позволяет нам знать, что Бог существует. Она служит лишь оправданием для веры. Тем не менее – и это, по-видимому, самая важная мысль Канта в статье – это рациональная вера. «Всякая вера, в том числе и историческая, должна быть, разумной (ведь последним пробным камнем истины всегда является разум); но только вера разума не основывается ни на каких других данных, кроме тех, которые содержатся в самом чистом разуме»[1187]. Рациональная вера – это то, что должно занять место «здравого смысла» Мендельсона. Это то, что ориентирует нас в мышлении. Эта рациональная вера – не просто вера в определенные символы веры, подсказанные разумом; это также вера в сам разум. И Якоби, и Мендельсон, кажется, утратили эту веру, и поэтому оба они открыли двери фанатизму.

Фанатизм враждебен свободе мысли, которая возможна только в том случае, если мы подчиняемся разуму и его законам. Попытка «освободиться» от разума равносильна отказу от свободы мысли. «Максима независимости разума от своей собственной потребности (отречение от веры разума) называется безверием». Это неверие в разум нежелательно и порождает вольномыслие, или принцип, не признающий «никакого долга»[1188]. Только в том случае, если мы будем признавать привилегию разума, которая «делает его самым высшим благом на земле, а именно право быть окончательным критерием истины», только тогда мы будем достойны свободы, и только тогда мы сможем надеяться на дальнейшее просвещение не только отдельных людей, но и целой эпохи. Мендельсон в конечном счете недостаточно доверял разуму. Якоби полностью отринул разум и выбрал веру. В этом он был, как отчетливо понимал Кант, близок его другу Гаману и его бывшему ученику Гердеру. Кант умоляет их, как «друзей рода человеческого», не поддаваться искушению иррациональных страхов и надежд и продолжать работать против суеверий и фанатизма, или за Просвещение. Его мольбы не были услышаны – по крайней мере, теми, кто был для Канта важен. Мендельсон, который теоретически мог бы прислушаться, умер еще до того, как Кант написал эту статью. Гаман, Гердер, Якоби и близкие к ним мыслители не просто отказались от надежды на Просвещение, но уже давно отправились на поиски новых целей. Они стремились преодолеть столь важное для Канта понятие, как «объективность», и поставить поэтическое видение природы на место научного и нравоучительного рассуждения. Для Канта это означало потерю смелости, что могло иметь только плохие последствия[1189].