В третьем разделе, посвященном метафизическим началам механики, Кант определяет материю как подвижную лишь постольку, поскольку она обладает «движущей силой»[1172]. То есть он дополняет определение из второй главы, которое было бы справедливым, даже если бы материя находилась в покое. Именно здесь Кант вводит и пытается доказать законы движения. Хотя законы движения Канта связаны с тремя законами движения Ньютона, теоремы 2, 3 и 4 не соответствуют в точности первому, второму и третьему законам движения Ньютона. Хотя Кант и называет теорему 2 «первым законом механики», но это не первый закон Ньютона – и не второй и не третий, – а принцип сохранения «количества материи» (то есть массы). Кантовская теорема 3 (то, что он называет «вторым законом механики») почти совпадает с первым законом Ньютона (принципом прямолинейной инерции). Одно из различий между Ньютоном и Кантом состоит в том, что Ньютон говорит о силе, тогда как Кант говорит о «причине». Кантовская теорема 4 почти совпадает с третьим законом Ньютона. Эксплицитного доказательства второго закона Ньютона у Канта нет.

Кант формулирует свои законы в метафизическом, а не в научном контексте. Этот метафизический контекст в значительной степени опирается на его собственные эпистемологические взгляды, разработанные в первой «Критике»[1173]. В четвертом разделе, озаглавленном «Метафизические начала феноменологии», Кант определяет материю как «подвижное», «поскольку она как таковое может быть предметом опыта»[1174]. Опираясь на различие между эмпирическим и абсолютным пространством, он утверждает, что абсолютное пространство – «не более чем идея». Всякое движение должно иметь отношение к какой-то другой эмпирически данной материи, поэтому абсолютное движение абсолютно невозможно. С другой стороны, если всякое движение должно иметь отношение к какой-то другой эмпирически данной материи, то это означает также, что «невозможно значимое для всякого явления понятие о движении или покое в относительном пространстве»[1175]. Однако нам нужно такое понятие, чтобы осмыслить понятие относительного пространства, поэтому мы вынуждены мыслить абсолютное пространство как регулятивную идею разума, или, по крайней мере, так утверждает Кант.

Хотя Кант является ньютонианцем в том, что касается науки, его проект по приданию ньютоновской физике метафизического основания указывает на более лейбницианский склад ума. Современники Канта не знали, что делать с этой книгой. Так, в рецензии, вышедшей через три года после ее первой публикации и через два года после второго издания, с некоторым удивлением отмечалось, что до того вышла лишь одна рецензия на эту работу[1176]. Иоганн Готфрид Карл Кизеветтер (1766–1819), один из учеников Канта, еще в 1795 году отмечал, что «почти никто» не удосужился поработать над «Метафизическими началами естествознания»[1177]. То же самое можно сказать и о самом Канте. Закончив написание этой рукописи, он перешел к другим делам[1178].