Было уже начало мая. Чудные теплые майские дни стояли во всей красе. Наш обоз 1-го разряда стоял в большой деревне Паярки. На фронте как-то лениво, словно выжидательно, погромыхивали орудия. Наш полк стоял в лесу в дивизионном резерве верстах в двух от нашей деревни. Рана моя быстро заживала. Относительно спокойная и безопасная жизнь при обозе, хорошее благодаря заботам прапорщика Харитонова, питание, постоянное присутствие на воздухе укрепили мои расшатанные нервы и влили в мое физическое и духовное существо свежую, бодрящую, здоровую струю. Я чувствовал, что отдохнул, и стал подумывать о том, что не пора ли уже возвращаться в строй… Время шло незаметно. Днем в тихую, ясную погоду я любил уезжать верхом на своем Каштане куда-нибудь за несколько верст в тыл, в такие места, чтобы ничто мне не напоминало войну. И здесь в такие минуты я чувствовал себя так хорошо! Бывало, пришпоришь Каштана, пригнешься к луке и летишь вихрем по какой-нибудь просеке, а потом бросишь повод и едешь шагом. Разгоряченный, запыхавшийся конь тяжело дышит, перебирая копытами по земле… А ветерок нежно ласкает лицо, что-то нашептывает в уши и забирается за расстегнутый ворот рубахи… Иногда на просеку выскочит грациозная серна, а их много в лесах Галиции, и стоит как изваяние на своих высоких, тонких, точно выточенных ножках, и несколько секунд словно с изумлением смотрит в мою сторону, и потом вдруг как стреканет в чащу, только ее и видел…

Это были счастливые минуты моей жизни. Я был счастлив своей молодостью, здоровьем и особенно тем, что смерть щадила меня в бою, а полученные раны причинили мне тяжелые страдания, но зато и дали мне возможность выйти из строя, чтобы отдохнуть и набраться новых сил. Нередко в такие минуты я думал о тех офицерах и солдатах, которым «не посчастливилось» быть ранеными ни одного раза, и они с самого начала войны безвыходно, без отдыха должны были находиться в строю, неся на своих плечах все опасности и невзгоды войны и живя постоянно между жизнью и смертью…

Что должны были чувствовать эти люди, эти герои? Каково было их психологическое состояние? Как долго еще они смогут напрягать себя и, преодолевая нестерпимую, жгучую жажду жизни, таить в своей душе какие-то высокие порывы, будь то долг, совесть, любовь к Родине, и подставлять свою грудь под пули? Как долго еще могут выдержать их нервы? Теперь мне так понятны глубоко знаменательные слова фельдмаршала Гинденбурга: «Победит тот, у кого крепче будут нервы». Да, это так. И в то время эти крылатые слова знаменитого полководца быстро облетели весь мир. Русская общественность тоже подхватила их и с излишней хвастливостью и преувеличенной самоуверенностью высказалась в том смысле, что уж если, мол, от нервов зависит исход войны, то ни у кого нет таких крепких нервов, как у русского солдата, и что потому за исход войны нечего беспокоиться. Но, как и всегда, наше общество и наши верхи были далеки от понимания народа, так и в этом вопросе никто не понимал и не предвидел того сложного психологического процесса, который постепенно, как темная туча, нарастал в душе русского солдата и, как червь, медленно, но верно подтачивал дух самоотвержения и жертвенного подвига… Этот внутренний процесс разложения, зародившийся в глубочайших уголках человеческой души русского солдата и рядового офицера уже весной 1915 года, а может быть и раньше, на третий год войны, уже дал гибельные результаты полного развала армии и в окончательной форме выразился в виде лозунга «Долой войну!».