Прапорщик Муратов был по-прежнему свеж и бодр, но на загоревшем, несколько похудевшем его лице легла теперь печать утомленности, какое-то новое выражение задумчивости и серьезности.

– Ну, как вы, Николай Васильевич, живы, целы? – ласково проговорил я, чтобы завязать разговор, наливая ему и себе в стакан белого вина.

В это время Франц подал обед. Прапорщик Муратов только безнадежно махнул рукой.

– И не говорите, Владимир Степанович, хоть бы одна проклятая зацепила, точно в заговоре… Рубаху в двух местах продырявили, вот смотрите, около локтя и около пояса… и хоть бы царапина!.. Не везет, да и баста! А, правду сказать, хотелось бы повидаться со своими, да и нервы начинают пошаливать, надо бы немного отдохнуть…

Я знаю, что у прапорщика Муратова была невеста, которую он безумно любил, и мне стало жаль беднягу. Воображаю, как он был бы рад, если бы был на моем месте.

– Ну, а как ваша рана, Владимир Степанович?

– Да уж почти зажила, хотя повязку еще ношу Думаю, скоро вернуться в роту

– Не спешите… Еще успеете, лучше отдохните как следует, туда-то всегда попадете, а вот оттуда нескоро вырвешься…

– Так-то так, да как-то неловко засиживаться…

Прапорщик Муратов только молча покачал головой.

– Другие иначе рассуждают. Они преспокойно сидят себе в тылу, веселятся в пух и прах и безнаказанно набивают себе карманы… Не знаю, как у вас, Владимир Степанович, а у меня в душе что-то оборвалось, какая-то затаенная обида запала в душу… В голове начали роиться какие-то странные мысли, то, что принято называть брожением умов…

Прапорщик Муратов приходил все в более и более разгоряченное состояние отчасти от выпитого вина, а отчасти под влиянием всяких пережитых физических и душевных потрясений, вызванных войной.

– И в самом деле, – с жаром продолжал он, – почему это выезжать на нас одних, почему мы одни такие проклятые, годные лишь на пушечное мясо… А сколько молодого, здорового народа поустроилось в тылу на разных тепленьких местах по протекции разных там тетушек да дядюшек… Дайте нам отдых, дайте нам смену! Распределите более равномерно и более справедливо все тяготы войны между населением страны. А то взвалили все на плечи одних, а другие между тем благодушествуют… Это к добру не приведет, всему бывает предел… Ведь и для героев есть невозможное…

В словах прапорщика Муратова звучала горькая правда. Он выразил только то, что думал и чувствовал я сам, да и не я только, а десятки тысяч таких же, как и мы, молодых офицеров, не говоря уже о солдатах, обреченных нести бессменно тяжелое бремя войны во всех ее ужасах.