Понять психику многомиллионных народных масс, брошенных тогда на фронт почти на верную гибель, можно было не иначе, как идя с ними в бой плечом к плечу и одинаково с ними страдая… И если я, будучи офицером, то есть образованным человеком с привилегированным положением, с развитой гражданской совестью, и то начал «сдавать», радуясь возможности хоть на короткое время вырваться из ада войны, то чего же можно требовать, каких сверхчеловеческих подвигов можно ожидать от нашего серого простолюдина, для которого были совершенно чужды и непонятны значение и цели великой войны? У нас, у интеллигенции и у наиболее сознательного элемента страны, была известная идеология, во имя которой мы шли на смерть. Но что могло быть у простого русского солдата, взятого от сохи из какого-нибудь забытого богом уголка Сибири? И, несмотря на это, в первый год войны русская армия поразила мир своей беспримерной доблестью… Но ведь человек не машина, машина и та изнашивается. Не забывайте, что это все живые люди и что каждому из них хочется жить, у каждого есть свои привязанности, свои маленькие идеалы. Боевая обстановка, постоянная смертельная опасность требуют от человека крайнего напряжения нервов, постоянной изнурительной душевной борьбы, потому что не так-то легко расстаться с жизнью… Поэтому, если хорошенько вдуматься, то можно легко представить себе душевное состояние наших утомленных бойцов, бессменно вот уже почти год находящихся на фронте в передовой линии. А если еще ко всему этому добавить случаи измены в рядах высшего командного состава и катастрофическое положение армии, оставшейся без снарядов, технически безоружной, без пополнения людьми, то станет еще более ясной картина настроений нашей армии к концу первого года войны.

Однажды, вернувшись с одной из таких поездок верхом, я, к великому своему удовольствию, застал у себя прапорщика Муратова. Он сидел в ожидании меня на скамеечке перед домом, где я помещался, и от нечего делать курил папиросу. При моем появлении он поспешно встал и с приветливой улыбкой, взяв под козырек, направился ко мне. Я быстро соскочил с лошади и, бросив поводья выскочившему Францу, крепко расцеловался с прапорщика Муратовым.

– Дорогой Николай Васильевич! Как рад вас видеть! – с неподдельной радостью воскликнул я.

– И я тоже, Владимир Степанович, давно собирался вас проведать, да ведь, сами знаете, когда же и было, катились как бильярдный шар… Ну, кажется, слава богу, докатились…

– Ну, пойдем, дружок, ко мне, там поболтаем… Эй, Франц! Достань-ка нам из корзины бутылку вина да давай нам обедать.