Но я опять сильно уклонился в сторону. Да просит мне любезный читатель эти невольные отступления, от которых мне трудно удержаться, так как слишком много пережито всеми нами в эти годы великих испытаний России. Хочется еще многое сказать, но пока вернемся к рассказу.

Итак, мы вступили в пределы Польши, и в нескольких верстах от границы наш батальон расположился на отдых в небольшой бедной деревушке Поляски, составляя собою резерв 20-го Галицкого полка, который впереди, примерно в версте, заняв боевую линию, окопался. На этом я и закончу настоящую главу.

Деревня Поляски, где мы стояли, отвечала своему названию, так как действительно приграничный лес кончался, и вокруг нас была холмистая песчаная местность, кое-где поросшая кустарником. Местами синели перелески. После Галиции, в которой почти год протекали наши боевые операции, бедность нашей культуры бросалась в глаза. Невзрачные деревушки с соломенными крышами, убийственные дороги, убогие поля со многими пустырями, тонущее в беспросветной нужде население – все это была печальная русская действительность. Тем не менее худое или хорошее, но все это было наше, и потому, вступив в пределы своего отчества, мы тем больнее почувствовали горечь нашего отступления. Однако утомление войной в то время уже настолько стало сказываться в рядах нашей армии, что я уже ни в самом себе, ни в солдатах не заметил ни малейшего подъема духа, который высшее командование старалось поднять в нас своими приказами, усиленно подчеркивая, что враг вторгся в пределы нашей Родины и что во что бы то ни стало его нужно прогнать, не щадя своей жизни. Солдаты, потерявшие всякую надежду на скорое окончание войны и утратившие веру в начальство в связи с нашими тяжелыми неудачами, были настроены апатично, но сознание воинского долга было у них еще настолько глубоко, что они безропотно шли на верную смерть, если это от них требовалось. Таким образом, говоря короче, я не замечал в солдатах, по крайней мере в своей роте, слишком большого рвения броситься и разбить врага, но и так называемого позорного пораженчества, которое уже успело себе свить гнездо в тылу в России, здесь у нас и в помине не было: слишком еще живы были в памяти картины блестящих побед над жестоким врагом, слишком сильна была еще вера в Россию…

Часов около девяти на передовой линии послышалась ружейная перестрелка, а наша батарея, стоявшая неподалеку от деревни Поляски, дала несколько очередей. Очевидно, противник вошел уже с нами в соприкосновение. Несмотря на близость позиции, наш батальон расположился на ночлег в Полясках, и вскоре все вповалку спали под охраной дневальных и караула, выставленного на краю деревни. К счастью, ночь прошла спокойно. Противник, утомленный так же точно, как и мы, форсированным маршем, держался пассивно. Утром, едва взошло солнышко, как загремела неприятельская артиллерия, обстреливавшая наши окопы. Временами раздавались мощные раскаты тяжелых снарядов, от которых дрожали все стекла в Полясках. Деревня Поляски была скрыта от взоров противника небольшой возвышенностью впереди. Если бы не это обстоятельство, то немцы не упустили бы такой соблазнительной цели и тотчас подвергли бы нас обстрелу Напившись чаю, я взял бинокль и забрался на этот холмик. Местность была холмистая, но наши окопы были хорошо видны. То впереди меня, то правее, то левее низко над землей мелькали белые шрапнельные облачка и, долго не рассеиваясь, неподвижно повисали в воздухе. Крякающие «чемоданы» вздымали кверху черно-бурые столбы дыма и земли. Германские батареи стреляли залпами, и это очень похоже было на раскаты грома. Между тем наша артиллерия молчала, словно ее совсем и не было. Да, борьба была слишком неравная… В душе подымались горькие чувства… Вдруг над головой, точно молния, взвизгнули снаряды: «Вж-и-и-у-у-ба-бах!» От неожиданности я вздрогнул и оглянулся. Позади Полясок, сделав перелет, лопнули две шрапнели. Немцы нащупывали Поляски, зная расположение ее по карте и предполагая наличие там нашего резерва. Направление было взято правильно, и мое пребывание на вершине холма впереди Полясок становилось рискованным. Но я страшно любил наблюдать артиллерийскую стрельбу, и хотя в данном случае я рисковал своей головой, но любопытство взяло вверх, и я остался на месте как прикованный. Через несколько минут снова с бешеной быстротой и страшной силой пронизали воздух шрапнели и разорвались почти на том же месте. Немцы не могли точно корректировать свою стрельбу, так как даже с воздушной колбасы алюминиевого цвета, торчавшей неподвижно вдали, им плохо видны были Поляски. Поэтому, думая, что уже пристрелялись, они пустили по Поляскам несколько снарядов и затем перенесли огонь правее по небольшому леску, за которым, по их мнению, стояла наша легкая батарея. К десяти часам утра канонада стихла, и я спустился в Поляски. День прошел в неопределенных ожиданиях. Было ясно, что мы задержались у Полясок ненадолго, так как не было никаких признаков того, что мы собираемся здесь дать серьезный бой противнику. Резервов у нас в тылу не замечалось, и наша артиллерия жалела снаряды даже на пристрелку. Мы были уверены, что не далее как этою ночью мы будем отступать дальше, но каково было наше удивление, когда в 6 часов пополудни ни с того ни с сего был получен приказ о немедленном выступлении на позицию для смены 20-го Галицкого полка.