Прапорщик Муратов молча курил папиросу, а я кусал длинный и тонкий стебелек какой-то былинки. Мы каждый по-своему наслаждались этими чудными мгновениями сладкого отдыха… Как в моей, так и в его голове проносились убаюкивающие, приятные мысли, вставали неясные заманчивые образы… Очень быстро, незаметно для самих себя, под звон каких-то не то мошек, не то жуков, под тихий шепот ветерка мы заснули непробудным здоровым сном. Спустя часа полтора с большим трудом Францу удалось нас растолкать.

Мы оба вскочили, освеженные и подкрепленные сном. Тут же, под тенистой яблоней Франц расстелил на траве вместо скатерти газету и принес нам обед, а Лука принялся убирать наши постели. Как голодные волки, набросились мы на свой обед, который нам теперь показался необыкновенно вкусным. Едва мы кончили обед и собирались попить еще чаю, как горнист при штабе полка заиграл сбор в колонну. Все засуетились. Через каких-нибудь 10–15 минут рота за ротой потянулись по лощине к дороге. Легкой рысью красиво выехала на дорогу батарея.

Впереди в колонне по отделениям с ружьями на ремень, сверкая штыками, выстроился наш 1-й батальон, позади батареи стояли 2-й и 3-й батальоны с пулеметной командой в хвосте. Наш обоз 1-го разряда вместе с походными кухнями выступил полчаса тому назад.

Толковый адъютант, поручик Сорокин прогарцевал вдоль колонны, чтобы убедиться, что все на месте, и затем, вернувшись к голове колонны, доложил командиру полка, что все собрались.

– Полк, вперед! – скомандовал полковник Бойвид, чуть махнув рукой.

Колонна зашевелилась. Орудия загромыхали.

– Правильнее будет: «Полк, назад!», – сыронизировал прапорщик Муратов, шепнув это мне на ухо. Я улыбнулся.

Утром, пока было свежо, было приятнее идти, нежели ехать верхом, но теперь становилось жарко, и после сытного обеда лучше было ехать. Поэтому я сел на своего Каштана, которого знакомый уже читателю конюх вел оседланного при роте, так как ротному командиру в военное время полагается лошадь. Двигались пока еще по Галиции, но до границы оставалось не более перехода. Местность была довольно равнинная, изрезанная во всех направлениях густой сетью хороших дорог. Население при нашем проходе высыпало из своих халуп и провожало нас любопытными взглядами. Некоторые панненочки даже махали нам платочками.

К концу дня наша колонна, серая от пыли и растянувшаяся чуть не вдвое, подходила к деревне N, в районе которой приказано было нашему полку окопаться. Был дан привал на один час, после чего роты развели на участки, разбитые заблаговременно саперами. С понурым видом, словно на какие-нибудь каторжные работы, шли бедные, усталые от похода солдаты. Прямо сердце обливалось кровью при виде этих настоящих мучеников долга, на спины которых была взвалена вся тяжесть войны. Легко представить себе душевное состояние этих страдальцев, безропотно несших свой крест. После сорокаверстного перехода рыть окопы и потом в этих же неглубоких, наскоро вырытых окопах отсиживаться под пулями и снарядами врага, я думаю, это сможет поколебать хоть какую стойкую натуру, ведь это выше человеческих сил. И неудивительно, если в глубине солдатской души рождалось смутное озлобление против начальства, являющегося будто бы единственной причиной всех солдатских бед. По мнению солдат, во всем кругом было виновато начальство, широко понимая под этим словом всех тех, в чьих руках были судьбы армии и России. Если у нас чувствуется недостаток в снарядах, то в этом, конечно, виновато начальство, если измученным походом солдатам приходится самим рыть окопы вместо того, чтобы занять уже заранее оборудованную позицию, то здесь тоже виновато начальство. Даже если на большом привале солдаты не получат обеда, то и в этом опять-таки виновато начальство. Так думали солдаты, и трудно с этим не согласиться. Выше в своей книге мне уже приходилось отмечать, что до сих пор на пространстве всего нашего отступления у нас не было заготовлено ни одной укрепленной позиции. Разве это не преступление? А между тем как просто можно было решить эту задачу и снять это лишнее бремя, то есть рытье окопов, с плеч наших солдат.