Как бы там ни было, хотя, в конце концов, мы и принуждены были отступить, но нужно сказать, что бои у Быхавы и у Холма имели огромное стратегическое значение. Удерживая в течение двух недель на этой линии отчаянный натиск австро-германцев, мы тем самым спасли от окружения наши приваршавские армии, очутившиеся в мешке. Такую же точно неудачу терпели германцы на Нареве к северо-востоку от Варшавы. Благодаря этому дерзкий план немцев окружить наши армии в Польше не увенчался успехом. Мешок успел выровняться, и наши армии начали отходить в полном порядке на линию крепостей Ковно – Гродно – Брест-Литовск. На этом я и закончу настоящую главу.
Целые сутки почти без перерыва мы отступали, останавливаясь иногда лишь на часок-другой, чтобы отдохнуть и подкрепиться пищей. Противник следовал за нами по пятам.
По слухам, австрийские части, действовавшие против нас, были снова заменены германцами. Хотя нам и тяжело было примириться с вынужденным отступлением, но удача под Быхавой ободрила нас; в войсках дух был прекрасный, и вера в силу русского оружия, вера в конечную победу еще не угасла в наших сердцах. Да и для германцев упорные бои на Нареве у Быхавы и у Холма были хорошим уроком.
Они, эти бои, свидетельствовали о том, как далека была еще наша армия от капитуляции.
Германское командование, не успев добиться окружения наших армий ни в Галиции, ни в Польше, решило теперь стремительным преследованием и с крайним напряжением всех своих сил добить остатки наших армий, отступающих в глубь России. Это был грозный девятый вал, перемахнувший через Польшу и Прибалтийский край и готовый уже хлынуть в наши центральные губернии…
Но вернемся к рассказу. Удача под Быхавой, как я уже сказал, вызвала в нас новый прилив боевой энергии. Это, конечно, отразилось и на мне. В течение всего дня отступления меня назойливо преследовала мысль устроить новую засаду. Успех первой засады, описание которой читатель, вероятно, еще помнит, не выходил у меня из головы, и меня так подмывало попытать еще раз счастья. На привалах я подолгу всматривался в карту, выбирая по ней место засады, советовался с прапорщиком Муратовым, и, в конце концов, мы выработали план и решили сделать новую засаду. Но ввиду того что много хороших, боевых солдат моей роты было или убито, или переранено в последних боях, я решил на этот раз устроить засаду с 30 охотниками-разведчиками, собранными от нашего батальона. Наш адъютант поручик Сорокин обещал предупредить все части нашей дивизии по заступлении на позицию о нашей засаде, дабы нас не приняли за противника и не открыли бы по нам огонь. Вечером первого дня отступления на большом привале по приказанию капитана Шаверова из рот нашего батальона были вызваны охотники. Желающих оказалось больше, чем нужно. Я отобрал самых лучших 35 человек и приказал им пока все время находиться при моей роте и слушать моих приказаний. После двухчасового привала наш полк продолжал дальнейшее движение. Тихая теплая летняя ночь умиротворяюще действовала на наши души, закаленные в суровой обстановке войны. Позади нас кое-где виднелись пожарища – единственные свидетели войны, так как канонады нигде не было слышно. Рожь уже начали жать, и свежесжатые копны ржи были разбросаны по полям. А сверху смотрела и обливала землю бледным светом полная задумчиво-спокойная луна. Шли всю ночь. Утром, когда взошло солнышко и ослепительноярко заиграло на небосклоне, наш полк втянулся в лес, простиравшийся в длину версты три и с две версты в ширину. Этот лес я и избрал местом нашей засады, едва не кончившейся для нас всех гибелью. Одна дорога, по которой мы отступали, проходила насквозь через весь лес, причем к концу шла по правой опушке, если стать лицом к противнику. Перпендикулярно к этой дороге через середину леса проходила другая дорога. Когда наш полк пошел дальше, и я остался на перекрестке дорог с прапорщиком Муратовым и со своими 35 охотниками, меня охватила знакомая мне жуть. На мгновение во мне шевельнулось что-то вроде раскаяния. Мне показалось, что место засады мною выбрано крайне неудачно. Это была настоящая западня, которую я сам себе приготовил. Ведь мы находились в густом лесу, где так трудно было ориентироваться! С любой стороны нас могли бы обойти, и мы ничего не заметили бы, тем более что до нашей позиции было версты четыре. Но теперь уже было поздно. Вернуться к своим – смешно было даже об этом подумать; это значило расписаться в своей трусости, и я стряхнул с себя минутную слабость.