– Дорогой Николай Васильевич! Ну расскажите, как же там это у вас было?

– Все вышло очень просто. Я уже начинал терять терпение в ожидании немцев, как вдруг впереди на дороге на открытом месте показался германский разъезд человек в восемь. Разъезд шагом, как бы с опаской двигался на нас, блестя на солнце пиками и касками. Приблизившись к опушке нашего леса так на полверсты, немецкий разъезд рассыпался редкой цепью и остановился. Тотчас от цепи отделились два кавалериста и рысью направились прямо на нас и подъехали почти к самому нашему носу так что нам слышны были их отрывистые восклицания и фырканье разгоряченных коней. Я приказал не стрелять, и мы попадали на траву не смея пошевельнуться. Оба кавалериста, вероятно, ничего не обнаружив, повернули назад и галопом понесли к своим. Признаться, по спине мурашки пробежали. Эти два передовых разведчика присоединились к цепи, и разъезд легкой рысцой двинулся вперед в полной уверенности, что опушка леса нами не занята. С каждой минутой расстояние между нами сокращалось.

Мы все приникли к земле, приготовившись стрелять. Когда оставалось до противника не более чем сто шагов, мы дали дружный залп, потом другой… Немцы в панике бросились врассыпную, но двоих мы все-таки уложили наповал, они свалились на землю, а их лошади ускакали, а у этого молодца, – прапорщик Муратов указал рукой на пленного кавалериста, – была убита лошадь, и потому мы его живым взяли.

Пленный германец, заметив жест прапорщика Муратова и догадавшись, что речь идет о нем, улыбнулся, показав свои белые ровные зубы. Это был типичный пруссак с голубыми глазами и с лихо закрученными кверху «а la Vilchelme»[45] русыми усами. Гладко выбритое загоревшее лицо было мужественно и красиво. На ногах у него были высокие рыжие сапоги с зубчатыми шпорами. По всему видно было, что он был очень доволен тому, что попал к нам в плен. На все вопросы и жесты наших солдат, теснившихся около него, он только улыбался и молча кивал головой. Ни по-русски, ни по-польски он не знал ни слова. Я, однако, спохватился, вспомнив, что каждая минута промедления грозит нам быть отрезанными от своих, и приказал под конвоем трех солдат вести пленного вперед по дороге, которая шла вдоль опушки нашего леса, прямо в тыл.

Деревья здесь были редкие, и дорогу было видно далеко вперед. Настроение у меня было веселое и самое беззаботное, какое только может быть у человека, счастливо выпутавшегося из опасного положения. Я думал теперь только о том, как бы скорее добраться до своих, и не подозревал, какой сюрприз готовит мне судьба.