– Ваше благородие, вот посмотрите, что это? Как ударило в толстую ветку, пробило ее и еще в землю вонзилось… Аккурат около меня…

При этих словах солдатик протянул мне что-то вроде длинного, с четверть аршина, гвоздя толщиной с мизинец, причем нижняя половина была гладкая и заостренная, а вдоль верхней шли с каждой стороны по желобку. Я догадался, что это была одна из тех сотен стрел, которые были только что сброшены на наш лес с германского аэроплана при помощи особого аппарата. При падении с огромной высоты стрелы эти, развивая бешеную скорость, приобретают страшную пробивную силу. Говорят, были случаи, когда одна такая стрела, попав сверху в голову всадника, пробила его самого и лошадь под ним. Рассмотрев стрелу, я спрятал ее себе в карман на память.

– Это стрелы… Германец сбросил с аэроплана. А что, перепугались, чай? – с улыбкой обратился я к солдатику.

– Так что, как не знамши… Ишь, бестия, чего не придумает… – конфузливо улыбаясь, промолвил тот.

Аэроплан улетел дальше, и снова в лесу стало тихо.

Прошли часа три напряженного ожидания, показавшиеся нам вечностью. Между мною и правой и левой опушками поддерживалась непрерывная связь, но никаких сведений о приближении противника ни с какой стороны еще не поступало. После нашего временного успеха у Быхавы противник, очевидно, двигался с большими предосторожностями. Меня это начинало сильно нервировать; воображение разыгрывалось. То обстоятельство, что противник долго не показывается, стало мне казаться подозрительным. Мы кое-как еще могли уследить за тем, что делалось впереди у нас и на флангах. Но тыл у нас был совершенно не обеспечен, и мы, находясь в 4–5 верстах впереди своих, абсолютно не знали, что делалось позади нас. Легко могло случиться, что немцы каким-нибудь образом были осведомлены о нашем пребывании в лесу, и им совершенно свободно, незаметно можно было бы зайти нам в тыл со стороны задней опушки леса, и нам ничего другого не оставалось бы, как положить оружие или погибнуть. Все это было возможно, и потому картины одна мрачнее другой вставали в моем возбужденном воображении. Но при всем том я не терял бодрости духа, и хотя еще и теперь было в моих руках избегнуть опасности, отдав приказ об отступлении, но я решил оставаться на месте и довести начатое дело до конца, чем бы оно ни кончилось.

Между тем приближалась решительная минута, и события вдруг развернулись с головокружительной быстротой. Я прислушивался к каждому шороху. Около меня немного впереди цепью лежали в траве мои солдаты. Под влиянием надвинувшейся опасности они тоже присмирели и ждали, что будет. Но вот впереди треснула сухая ветка… Слышу, кто-то бежит ко мне от дороги. Раздались ветви орешника и передо мной очутился солдатик, который был, должно быть, в подчасках у дороги. Лицо его было взволнованно: