Ко мне подошел прапорщик Муратов. Ворот его гимнастерки был расстегнут, волосы на голове были мокры, а загорелое красивое лицо дышало свежестью и бодростью.

– Ах, славно выкупался! И если бы не эта война, черт ее побери, хорошо было бы на свете жить…

Прапорщик Муратов прилег в тень березки и закурил папиросу.

– А ведь, кажется, нам отсюда живьем не выйти, – задумчиво продолжал он. Я молча пожал плечами.

– Глубокая речка?

– Да, в середине будет с головой, но я нашел место, где вода не выше плеч.

– Ага, это нам на руку. Кто его знает, может, придется нам удирать отсюда прямо через речку вброд…

– Да уж положеньице, нечего сказать! – заметил прапорщик Муратов.

Мы оба замолчали и погрузились в свои размышления. А аэроплан все гудел и гудел над нами, описывая широкие круги. Наконец, он круто повернул на запад и быстро начал от нас удаляться. Вскоре он скрылся из вида, но шум мотора еще долго нам был слышен. С минуты на минуту мы ожидали начала рокового для нас боя. Ровно в два часа пополудни немцы открыли из всех своих батарей ураганный огонь. Земля задрожала и застонала от оглушительного рева орудий. Над нашей передовой линией взвились облака пыли и дыма от разрывов. Тяжелые бризантные снаряды разбивали деревушку N со страшным все покрывающим треском, в котором чувствовалось, как рвется на куски твердая сталь. Вскоре деревушка загорелась. Густой черный дым столбом поднялся кверху. В разных местах расположения нашего полка, как белые голуби, стайками вспыхивали шрапнельные облачка и медленно таяли. Но на смену им являлись новые. Несколько шрапнелей залетело и в нашу сторону и разорвалось над речкой. Шрапнельные пули вспенили доселе мирные воды речки. Следующие шрапнели разорвались правее моей роты. Очевидно, противник нащупывал наши резервы.

Ураганный огонь германской артиллерии, то ослабевая, то разражаясь с новой силой, продолжался целый час. Я все время находился у телефона, соединявшего меня с командиром батальона, в ожидании каких-либо распоряжений. Люди моей роты лежали редкой цепью между кустами, присмирев и покорно ожидая своей участи. Да, скверно было на душе… Ведь мы были обречены на верную гибель, и ни от кого никакой помощи мы не могли ожидать. И вот казнь уже началась… В волнении я прислушивался к грому канонады, стараясь понять замыслы врага.

В ушах звенело и шумело. В раскаленном воздухе пахло гарью и пороховыми газами. Теперь уже вся деревушка N была охвачена огнем. Дым пожара высоко стлался по небу и на время заслонил собою солнце. Стало сумрачнее, как перед грозой, и общая картина боя оттого сделалась еще более жуткой. Но вот канонада стала затихать. Задудел телефон. Я вздрогнул. Телефонист торопливо с сосредоточенным лицом схватил трубку и приложил к уху.