Возникает вопрос, как соотнести эти повествования, наполненные напряженным самоанализом и стремлением вперед, с политическим давлением, психологическим и физическим, которое оказывала советская власть. Имея в виду требование коммунистического государства с энтузиазмом участвовать в «строительстве социализма», его решимость регулировать мысли граждан и преследование им малейших проявлений оппозиционного поведения, можно было бы заподозрить, что авторы дневников делали записи в первую очередь для НКВД и прилагали усилия к тому, чтобы представить себя пылкими сторонниками советской власти, вопреки своим подлинным убеждениям.

Зинаида Денисьевская вела дневник более тридцати лет; он охватил и революцию 1917 года, и сталинскую индустриальную революцию десятилетием позднее. На протяжении всего этого периода ее самопонимание развивалось без внезапных переломов или изменений тональности; оно развертывалось последовательно, в соответствии с собственной логикой. Денисьевская нигде не сворачивала со своего пути, не переходила от искренности и самораскрытия к более расчетливой форме самопредставления, предназначенного для постороннего читателя. Другие дневники охватывают менее длительные промежутки времени, но вести их авторы стали до начала сталинских репрессий. Эти дневники тоже отличаются последовательностью тематики и стиля самовыражения. Александр Афиногенов стал анализировать свой творческий и личностный кризис еще в 1932 году, но лишь в 1937-м, под сильным давлением режима, он всерьез обратил внимание на собственное «разложение». Начав вести дневник, Леонид Потемкин посвятил его самовоспитанию, которым последовательно занимался в дальнейшем. Ведение дневника он прекратил в 1936 году, потому что дневник уже не помогал ему в самосовершенствовании. Вместо этого Леонид обратился к прямому обмену мнениями с ровесниками, в частности вступив в обширную переписку с Ириной Жирковой. Случай Степана Подлубного сложнее в том смысле, что он сознательно вел двойную жизнь, изображая из себя рабочего, но зная при этом, что принадлежит к другому классу. Однако его дневниковый голос последователен: он критически комментирует свою двойную жизнь и ищет выход из нее, а не настроен на ее продолжение. Во всех четырех главах, посвященных отдельным авторам дневников, я, помимо самих этих дневников, опирался и на другие источники — личные письма, стихи, воспоминания, фотографии, опубликованные тексты и беседы. При их совокупном изучении возникает более сложное представление об индивидуальной субъективности, чем то, которое могут дать сами дневники; но это представление не противоречит дневниковому нарративу и не обесценивает его. И из дневников, и из других источников становится очевидной всепроникающая программа общественного контроля, управление собственным развитием и самосовершенствованием.