«Если вдуматься, сколько жизней течет вокруг — длинных и коротких, полных и скудных, ярких и бесцветных, счастливых и несчастных, — писала в своем дневнике в 1932 году молодая учительница Вера Павлова. — Сколько людей — творящих и разрушающих, строящих, борющихся в одиночку и коллективом, людей, так или иначе вкладывающих свои жизни в общее здание жизни общества, людей — песчинок истории, которых она незримо вписала в свои страницы». Павлова была поражена многообразием позиций окружавших ее людей, но еще поразительнее были понятия, в которых она осмысливала жизнь. Это были манихейские понятия созидания и разрушения, коллективизма и индивидуализма, яркой выразительности и бесцветного существования, характерные для периода строительства социализма[504].

Павлова была убеждена, что все эти различные и даже противоположные друг другу формы жизни разворачиваются исторически закономерно. Представление о том, что история в конечном счете задает нормы человеческой жизни, что эта жизнь тем выразительнее и исторически ценнее, чем в большей степени она служит потребностям общества, разделялось не только Павловой. Оно формировало самоопределение широкого круга людей в сталинские годы, в особенности в довоенный этап «социалистического строительства». Именно этой ориентацией на самовыражение в коллективе и на службе истории определялась социалистическая субъективность. Благодаря своей общественной силе и исторической значимости такая жизнь обещала людям подлинность и глубокую осмысленность, а потому они активно к ней стремились. Она противопоставлялась жизни вне коллектива или вне потока истории. Так же как авторы дневников жаждали жизни в коллективе, они боялись утраты смысла, которую влекло за собой изгнание из этого мира. Некоторые говорили о своей боязни стать «лишним человеком», ненужным обществу; другие сравнивали себя с беспомощными персонажами чеховских пьес, которые пассивно наблюдают за тем, как жизнь и история уходят за линию их личного горизонта. Они боролись за то, чтобы не быть лишними в эпоху, когда и общественная ценность, и личная самооценка человека определялись его «полезностью для общества». В ходе этой борьбы авторы дневников описывали свои надежды на принадлежность и страх исключения в биологических терминах. Они представляли коллектив живым организмом, включенность в жизнедеятельность которого давала человеку силу, смысл и энергию. В свою очередь, неспособность или нежелание идти в ногу с коллективом превращали авторов дневников в калек и паралитиков, чувствующих себя отделенными от живого, энергичного, вечно молодого революционного тела.