С нашей стороны потеря была самая ничтожная: ранены легко в руку кинжалом мой субалтерн-офицер подпоручик Свечин и пять человек солдат – все кинжалами, но не тяжело. Стрелять неприятелю было некогда, и только некоторые пешие, не видевшие уже спасения, выхватывали кинжалы, против штыка мало действительные.
Во время этого дела было несколько эпизодов, выходящих из ряда обыкновенных сцен. Из них три происходило на моих глазах, и я их до сих пор так живо помню и как бы вижу со всеми оттенками физиономии действующих лиц, что намерен рассказать их здесь, хотя для нервов читателя невоенного они, может быть, и не совсем привлекательны.
Некоторые из офицеров, не успевшие сесть на лошадей или не имевшие их вовсе, уже не помню, были пешими. Из них подпоручик Свечин, вдруг вижу, выхватив шашку, бежит за уходящим с кинжалом в руке горцем; еще секунда – Свечин догоняет, поднимает шашку, и в тот миг, когда должен совершиться удар, сын хозяина моей сакли в Кутишах подскакивает и поднимает руку, желая прикрыть, защитить мюрида, но Свечин, лично знающий моего хозяина, уже не успевает одуматься или удержаться: удар шашки блеснул – и рука кутишинца ниже локтя отлетела, пересеченная как сальная свечка, кровь фонтаном,
– Свечин, Свечин! Что вы делаете, ведь это мой хозяин! – крикнул я ему и подскакал, боясь, чтобы он не изрубил бедняка совсем.
– А черт ему велел соваться не в свое дело!
Бедняк между тем припал на колени, лицо исказилось, почернело, из руки бьет ключом кровь, а спасенный мюрид как истукан стоит и смотрит на нас всех. Я едва добился цирюльника своей роты, у которого были бинты, и приказал перевязывать руку своему несчастному хозяину, как мюрид, наконец, опомнился и разом бросился на Свечина; тот успел уклониться в сторону, так что кинжал только слегка задел его руку, а мюрид пустился бежать. Барабанщик мой Величка видел эту сцену, недолго думая, пускается за бегущим горцем, догоняет его и наносит ему по затылку такой удар поднятым с земли камнем, что тот падает мертвым…
Удивительный удар Свечина, отсекший руку как свечку, миновал горца, но
Другая сцена: батальонный адъютант подпоручик Николаев, недавно переведенный из России, еще не успел обзавестись хорошей шашкой, а был с какой-то форменной, тупой дубиной; как пеший он очутился в хвосте гренадерской роты и, постепенно подвигаясь, вмешался в общую кучу людей всех рот, гонявшихся за спешенными горцами. На моих глазах Николаев догоняет одного верзилу огромного роста, косая сажень в плечах, и со всего размаха хвать его по башке тупой саблей; горец от страха, не воображая, конечно, что имеет дело с тупым оружием, валится на землю, вытягивается во весь рост, лицом к земле, закладывает руки на голову и, очевидно, предает себя воле жестокой судьбы. Между тем обернись он и пырни кинжалом или выхвати свою саблю, и Николаеву пришлось бы удирать. Николаев раскраснелся от тяжелой работы и продолжает полосовать лежащего мюрида, только пыль летит из его платья… Я даже рассмеялся. «Да ну, – говорю, – бросьте вы его к черту; возьмем его живьем, за что же убивать, когда он не защищается». Но в эту минуту возле меня уж окончательно никого не было и некому было даже явиться на помощь, если бы мюрид, наконец, опомнился и вскочил на ноги. Наконец, подбежали какие-то солдаты, и не успел я рот разинуть, как два штыка уже вонзились в спину человеку, раздался стон, судорожные движения, конец…