Почти два часа продолжалась вся эта история. Наконец, все стихло, кто успел спастись – ушел, неприятеля уже не было; со всех сторон стали сходиться одиночные солдаты: кто тащил за собой коня, кто нес ружье или целый арсенал, кто черкеску или папаху; один принес серебряную татарскую печать, по которой кутишинцы и узнали в числи убитых наиба Мусу-Дебира.
Торжествующий майор велел бить сбор, и когда роты собрались и построились во фронт, он с видом полководца, одержавшего победу, произнес не простую благодарность, а что-то вроде превыспреннего спича, из которого солдаты, конечно, ничего не поняли. Затем – песенники впереди – мы отправились в аул веселые, довольные, забыв и утомление, и голод… Такое было время!
В виду саклей, мы, кстати, разрядили ружья, сделали залп и с громкими «ура!» врассыпную бросились по своим конурам к горячим щам. Молчаливо озлобленно смотрели только кутишинцы, огорченные поражением хоть и неприятеля, но все же своего единоверного соседа; да с некоторым унынием и завистью встретила нас 3-я мушкетерская рота, бывшая дежурной и вынужденная оставаться в ауле. У хозяев же моей сакли раздавались вой баб, плач ребятишек и толкотня соседей по случаю несчастного удара Свечина… Я поспешил зайти туда, узнать о положении раненого и сказать несколько утешительных слов. Он, впрочем, недолго жил после этого.
Вечером, после пробития зари, майор Б. прислал ко мне вестового с требованием явиться. Я в этих случаях всегда готовился к сцене и ободрял себя не терять хладнокровия, держаться своей системы молчания и избегать вспышки, могущей завлечь слишком далеко. У меня же, кстати, был перед глазами пример: рядовой Игнатович, очень скромный и приличный человек, разжалованный из поручиков Могилевского пехотного полка «за нанесение своему батальонному командиру удара по лицу в раздражении». Игнатович служил не в моей роте, но я часто приглашал его к себе, и однажды на мой вопрос о том, что было причиной его поступка, он сказал: «Был у нас батальонер точь-в-точь Б. – вот и вся причина».
Надев сюртук и шашку, я взял своего конвойного и отправился к майору. Вхожу. Сидит он за столом и пишет.
– Господин майор, честь имею явиться; изволили требовать.
– Да-да, я посылал вас
«Что за притча?» – думаю себе.
– Видите-с, я о нашем молодецком деле написал рапорт и, кажется, все обстоятельно, но все же я ведь не мастер реляции писать, а ведь, знаете, от этого зависит все: нужно начальству выставить дело с этакой, понимаете, стороны, чтобы того, как бы сказать, ну, понимаете, видны, были и распоряжения, и маневры, ну, и кто как действовал – одним словом, знаете, этак покрасноречивее… Вот, я знаю, вы ведь, известно всем, мастер по этой части, так прочтите-ка мой рапорт и где нужно там что прибавить или изменить…