Чтобы разоблачить ложные уверения и обнадеживания имама, а главное – не допустить чеченцев вновь поселиться в разоренных нами зимой аулах, барон Врангель собрал небольшой отряд из десяти рот пехоты, двадцати сотен казаков при восьми орудиях, и 16 апреля мы двинулись знакомым путем через Аргун на Эльдырхан и расположились на обширной поляне бивуаком. Ночью чеченский наиб Талгик вывез два орудия и поставил их за ближайшим лесом, открыв по нам пальбу, последствием коей была потеря двух-трех человек и нескольких лошадей. Приказано было кавалерии под начальством командира Моздокского казачьего полка подполковника Иедлинского скрытно обойти лес и внезапной атакой постараться захватить неприятеля с его орудиями. Дело, однако, не удалось, кавалерия наткнулась на предусмотрительного неприятеля, завязалась довольно жаркая перестрелка, стоившая нам убитыми одного офицера и двух казаков да несколько человек ранеными.
На другой день, убедившись в совершенном отсутствии кругом травы или каких-нибудь запасов фуража, отряд вынужден был отступить, избрав для этого другой путь к Дахин-Ирзауской переправе через Сунжу. Горцы, получившие вследствие распространившейся тревоги значительные подкрепления с двумя пушками, преследовали нас, и довольно настойчиво, при переправе, но атакованные нашими казаками, были прогнаны, и затем мы 18-го числа благополучно возвратились в Грозную. Это незначительное движение достигло, однако, главной цели, показав неприятелю, что мы довольно сильны для борьбы с ними и, во всяком случае, поселение на старых местах не удастся ему совершить безнаказанно. С донесениями об этом в Тифлис был послан адъютант барона Врангеля Зазулевский, а в Ставрополь, к командующему войсками на всей Кавказской линии, – я.
Живо помню я поездку эту со всеми малейшими ее подробностями, хотя уже и прошло с тех пор двадцать пять лет. Удивительно, в чем в молодости можно находить удовольствие! Я чуть не с восторгом принял командировку, от которой никакого другого удовольствие и результата нельзя было ожидать, кроме убийственной скачки на перекладных на расстояние 850 верст до Ставрополя и обратно по самой отвратительной грунтовой дороге, кроме неизбежной боли в спине, сотрясения всего организма, бессонницы и разных вредных последствий для здоровья. И ведь сколько раз совершал я такие скачки, сколько раз подвергал себя такой добровольной пытке! Как вспомнишь теперь, никак не воздержишься сказать себе: фу, какой же я был дурак…
Первые тридцать верст до переправы через Терек пришлось ехать тихо, с пешим конвоем, но зато переехав реку и усевшись на курьерскую тройку, я понесся сумасшедшим образом и остальные около четырех сотен верст сделал с небольшим в сутки. Погода стояла великолепная, весенняя, все кругом в степи зеленело, все кругом глядело как-то так мирно, так резко не походило на Дагестан и Чечню! Даже как-то странно казалось, что в Крыму лилась кровь геройских защитников Севастополя, в Азиатской Турции уже сдвигались к Карсу войска в ожидании новых битв, в ближайшем соседстве, наконец, в Чечне не дальше как вчера еще шла стрельба, падали люди, а тут какая-то невозмутимая тишь: плетутся десятками богомолки с котомками к Митрофанию в Воронеж, тянется обоз чумаков, едет какой-то деревенский купчик на сытом коне в долгушке, еле передвигая ноги, движется обратная почтовая тройка со спящим в телеге ямщиком. А моя тройка несется, колокольчики монотонно гудят в ушах, толчки безжалостно колотят, спина ноет от невозможности облокотиться, и при всем том воспаленные глаза смыкаются, какой-то неестественный тяжелый сон тянет голову книзу, совершается какой-то болезненный процесс галлюцинаций… После минутной дремоты откроются глаза, все окружающее представится смутно, как бы в тумане, и опять заснешь, и опять взглянешь, как-то машинально скажешь: «Ну, валяй, валяй» и опять уже спишь… Окончательное пробуждение происходило у крыльца почтовой станции, когда телега вдруг остановится и раздастся громкий голос ямщика: «Курьерских!».