Со мной, как со знающим татарский язык да еще приехавшим с поручением, касающимся его подчиненных чеченцев, он сошелся весьма скоро и был весьма обязательным ответчиком на все мои вопросы, за исключением, конечно, щекотливых, лично его касавшихся. Объяснялся он довольно изрядно по-русски и, нужно отдать ему справедливость, умел держать себя с замечательным тактом.

Прибыв вместе с Батой в Исти-Су и собрав общество тамошних переселенцев, я спросил у них, имеют ли какие-нибудь претензии, в чем именно и на кого. Оказалось претензий немало, все о неполучении денег, и хотя прямо не жаловались на подполковника Полякова, но очевидно было, что они или подозревали его, или вследствие какой-нибудь интриги намеками старались набросить на него тень. Записав все высказанное жителями, я возвратился в Куринское и самым тщательным образом занялся просмотром всех бумаг и счетов по отпуску переселенцам пособий. Розыски мои привели к положительному убеждению, что никаких злоупотреблений не было, а было наше халатное отношение к делу, крайний беспорядок в ведении переписки и отчетности и неумение или, вернее, нежелание разъяснить толком и своевременно жителям положение дела и причины, вследствие коих они получали не сполна или вовсе не получали им следуемого. Одной из главных причин была просто невысылка в провиантский магазин денег, иногда высылка бумажками вместо серебра, коим именно приказано было удовлетворять чеченцев, и т. п.

Удовлетворив лично всякого разъяснениями по их претензиям, а некоторых и деньгами, задержанными просто по канцелярской безалаберности, и получив от них засвидетельствованную наибом Батой подписку, что более никаких претензий не имеют, я после двух недель пребывания в Куринском уехал в Хасав-Юрт, где и прожил сутки. Барон Николаи был очень доволен, что слова его об отсутствии злоупотреблений оправдались.

В этот раз я немного ближе узнал тех четырех прусских офицеров, о коих упоминал выше. В разгар военных действий на Кавказе из Пруссии и Австрии прибыли несколько офицеров для поступления в наши полки. Из них четверо пруссаков поступили в Кабардинский полк, именно: Бюнтинг, фон Шак, фон Буденброк и Брозе. Первые двое пользовались особым расположением барона Николаи, как уверяли наши офицеры, потому что владели французским языком и вообще были аристократичнее манерами; другие же двое, особенно Брозе, пользовались больше расположением в полку, потому что держали себя вполне товарищами, несли наравне со всеми службу, не выказывая ни малейшим образом своего превосходства. Впрочем, все четверо были хорошие офицеры, образованные люди и безупречно храбрые – иными в Кабардинском полку и быть не приходилось. Судьба их была далеко не одинакова. Брозе, командуя ротой в небольшом укреплении в Аухе, при какой-то пустой ночной перестрелке убит, к крайнему сожалению всего полка. Буденброк возвратился в Пруссию, отличился в войну против Австрии в 1866 году и, если не ошибаюсь, в последнюю войну с французами, командуя батальоном, был ранен. Фон Шак будучи штабс-капитаном принял участие в дуэли между князем Горчаковым и бароном Финтингофом в Пятигорске в 1859 году и разжалован в солдаты. По ходатайству покойного князя Мих. Дм. Горчакова ему возвращен чин, затем великий князь Михаил Николаевич взял его к себе в адъютанты, а с производством в полковники он получил в команду Ставропольский пехотный полк, с которым и выступил в нынешнюю войну в Малую Азию. Здесь оказал много отличий, произведен в генералы, награжден Георгием 3-й степени и теперь командует 2-й бригадой Кавказской гренадерской дивизии. Бюнтинг же, попавший в 1859 году по рекомендации барона Николаи в адъютанты к князю Барятинскому, сделал быструю карьеру, командовал стрелковым батальоном, Эриванским гренадерским полком, назначен флигель-адъютантом и с производством в генералы командиром лейб-гвардии Московского полка. Года два тому назад после краткой болезни умер в Петербурге.