Поздно ночью присоединился к нам с колонной еще полковник Мищенко, и составился отряд из пяти с четвертью батальонов, 29 с половиной сотен конницы при 14 орудиях и 14 ракетных станках – сила, достаточная для серьезных действий в Чечне, не вдаваясь, конечно, в лесные чащи.
13-го числа двумя колоннами двинулся отряд к большому аулу Кыйсым-Ирзау, сжигая по дороге все отдельные хутора и поселки. Аул после жаркой перестрелки был занят и истреблен дотла. 14-го числа весь день кавалерия занималась истреблением по течению реки Басса обширных посевов почти дозревавшей уже кукурузы. Косили ее и косами, и шашками. Сам барон преусердно работал шашкой, заставляя и всех нас делать то же, а заметив, что мы с Зазулевским перестали, серьезно рассердился и назвал нас белоручками.
В это время пехотная цепь, рассыпанная кругом, вела довольно оживленную перестрелку, и мне беспрестанно приходилось скакать с приказаниями и вопросами.
15-го числа отряд отступил к Аргуну и войска разошлись по своим местам. Экспедиция обошлась довольно дорого: мы потеряли убитыми семь человек, ранеными шесть штаб- и обер-офицеров и 63 человека нижних чинов. Лошадей потеряли более ста…
По возвращении в Грозную начались опять деятельные занятия письменными делами, а как только являлось что-нибудь более нужное по управлению Владикавказским округом, дела коего не были под рукой, я тотчас должен был скакать во Владикавказ (100 верст по сунженским станицам) и на третий-четвертый день возвращаться обратно. Иной раз становилось уже немножко и тяжело, и хотелось бы отдохнуть, но барон как-то налег на меня одного.
LIII.
24 августа получил я еще особую командировку в укрепление Куринское для исследования злоупотреблений по выдаче жителям аула Исти-Су денег, высочайше пожалованных им за отличие при поражении скопищ Шамиля 2 октября 1854 года и вместо провианта, назначенного им в пособие при поселении в наших пределах. Об этих злоупотреблениях до барона Вревского дошли сведения частным путем, и он строго приказал мне открыть виновных, донося ему почаще о ходе дела.
Чтобы добраться до Куринского и Исти-Су, пришлось совершать кружной путь по Тереку через Хасав-Юрт. Выехав 25 августа с оказией до станицы Николаевской, я оттуда на почтовых через Червленную и Щедрин приехал в Шелковую, а на другой день с оказией целый день тащился 30 верст до Хасав-Юрта. Явился я здесь к командиру Кабардинского полка свиты Его Величества генерал-майору барону Николаи, командовавшему вообще войсками на Кумыкской плоскости, и доложил ему о своем поручении, прося содействия добраться до Куринского. Хотя я уже во время зимней экспедиции и имел случай видеть барона Николаи, но узнал его собственно ближе только в этот раз. Молодой, чрезвычайно приятный, симпатичный, вежливый, Леонтий Павлович Николаи располагал к себе всех, знавших его; как военный человек он был с большим запасом специальных познаний, лично очень храбр и, что еще важнее, в деле совершенно хладнокровен, не горячился, не выходил из себя, держал себя чрезвычайно ровно, не меняясь и в минуты самого жаркого боя. При этом идеально бескорыстный, честный человек. Казалось, таким образом в нем соединились все достоинства и как частного лица, и как военного деятеля, а между тем – странное явление – сколько я ни знал высших начальников, к коим в служебных отношениях находился барон Николаи, все они вполне его уважали как человека, но не совсем ценили как деятеля. Что было этому причиной, я не могу себе вполне объяснить, может быть, свойственная большинству офицеров Генерального штаба уверенность в своей непогрешимости и как бы некоторое оспаривание способностей и качеств всех не из Генерального штаба, вследствие чего барон Николаи не всегда буквально исполнял то, что ему предписывалось, а делал, как сам находил за лучшее[42]. Повторяю: может быть, это мое личное предположение только. Хотя он не мог пожаловаться, чтобы его обходили наградами, хотя он, еще относительно весьма молодым человеком, был уже и генерал-лейтенант, и генерал-адъютант, и начальник Кавказской гренадерской дивизии, но удовлетворить его это не могло, потому что все же ему не давали самостоятельного назначения командующим войсками с обширным районом действий, где бы он мог проявить свои высшие военные и административные способности; между тем назначались даже и моложе его чинами на такие должности. Впоследствии он вдруг отдался весь религиозному мистицизму, перешел из лютеранского в католическое исповедание, сделался ревностным посетителем католической в Тифлисе церкви, наконец, вышел в отставку, отрешился от мира и вступил в Южной Франции в один из самих суровых, аскетических монашеских орденов… Но это относится уже к шестидесятым годам, а когда я приехал в Хасав-Юрт, барон Николаи был еще полон надежд и боевых стремлений.