Сейчас Ландау вытащил еще раз на свет эту крупную неудачу Иоффе, сказав, что она «в основном подтверждала те примитивные и малоудовлетворительные воззрения, существовавшие у Иоффе». Вспомнили о ней и бывший физтеховец Финкельштейн и многие другие. Ландау и Лейпунский критиковали работы Иоффе, и его позицию – «за расхваливание рядовых работ, за приписывание нашим физикам «открытий», которые на самом деле – повторение зарубежных работ, за распространение стиля, который может быть охарактеризован только понятием «хвастовства» и саморекламы». Этот стиль, увы, был характерен прежде всего для самого Лейпунского (см. раздел про него).

Ландау высмеял Иоффе за утверждение, что у нас есть 2500 физиков (на самом деле это говорили другие, Иоффе насчитал 1000 физиков в Физтехе и в 14 порожденных им институтах, сто из которых – крупные самостоятельные ученые), и говорил, что в массе эти люди «выполняют роль лаборантов и никаких существенных знаний не имеют, что… если считать вместе с физической химией, то можно насчитать что-нибудь порядка сотни настоящих физиков, а это чрезвычайно мало». Ландау отказывался принимать концепции отношения физики и техники, как Рождественского, так и Иоффе, остро критиковал обоих корифеев и видел выход в резком повышении качества физического образования в технических вузах. Он уже начал проводить свой эксперимент по такому повышению качества обучения в Харькове, приведший через год к его полному провалу, а потом и к трагическим последствиям («антисоветская забастовка преподавателей университета» организованная коллегами в поддержку Ландау) фигурировала в расстрельных делах поддержавших его сотрудников УФТИ).

«Иоффе возражая на ряд замечаний Ландау, во многом несправедливых, тоже отошел от тона академической беспристрастности». Возражать против критики работ по тонкослойной изоляции он не мог.

Иоффе умел «выбивать деньги» на развитие физических исследований, иногда обещая властям слишком радужные перспективы внедрения физических результатов в технику.

Для Ландау и Лейпунского он сделал немало в те годы, когда они работали у него в институте. Ландау, не умевший соединить две точки на листе ватмана, получал в теоротделе Физтеха ставку старшего инженера, позволявшую ему не думать о хлебе насущном. Однако Ландау и Лейпунский, знакомые с европейской наукой, так как побывали за рубежом (по рекомендации Иоффе, а Лейпунский в 1928 году даже на деньги Иоффе, заработанные им за консультации General Electric), – выступили с безжалостной критикой работы Иоффе и института. Все это «является вредным, разлагающим советских физиков, не способствующим их мобилизации к той громадной работе, которая нам предстоит». Как расценить это выступление Ландау, в котором, по мягкому выражению Фейнберга, «28-летний Ландау несколько перегибал палку?». Заметим, что выступал он, хотя и «искренне», но следуя установкам и пожеланиям людей, которых глубоко презирал.