И второй, опубликованный вариант того же обсуждения – отредактированный, передающий общую направленность речи в смягченном виде (Ф. 941. Оп. 4. Ед. хр. 24. Л. 36, 36 об., 37, 37 об., 38).

Первую запись не удалось расшифровать полностью, и я буду давать лишь достоверно прочтенное, иногда – лишь обрывки фраз. Вторая же приведена целиком. Их сравнение позволит прояснить важные нюансы обсуждения. Для удобства читателя первой предлагается запись отредактированная, и лишь потом – трудночитаемая, имеющая уточняющее значение.

Родионов и Яковлев, отнесшиеся к мейерхольдовскому «Ревизору» с интересом и, скорее, положительно, здесь отсутствуют. Выступающие же разделены на два лагеря: принявший спектакль безоговорочно Волков и (с оговорками) Сахновский – и высказавшиеся о спектакле с той или иной степенью возмущения Бродский, Марков, Новиков, Филиппов.

Протоколы заседания Пленума секции и материалы к ним. 16 сент. 1926 – 16 июня 1927 // Ф. 941. Оп. 4. Ед. хр. 24. Л. 36–38.

Впервые опубл.: «…Возникает проблема самой природы режиссерского театра…» // Театр. 1994. № 3. С. 84.

И. А. Новиков. Я увидел произведение очень странное, глубоко несовершенное и неизвестно, к какой эпохе относящееся. С одной стороны – старая Русь, но с другой – полное смешение времен и стилей. Драматург беспомощен абсолютно. Вся пьеса построена на трюках. Главное действующее лицо – Анна Андреевна. Эта роль легла, как перина, на все 15 эпизодов. Она статична от начала до конца. Другая роль – Хлестаков, существо загадочное, прошедшее через Достоевского, Мережковского, Уайльда. Сущность его бытия неясна. Сама пьеса могла иметь и другой конец. Гоголевский конец не вытекает с необходимостью из мейерхольдовской редакции.

Новиков считает, что Мейерхольд жестоко расправился с Гоголем. Он подверг его внеэстетическому «перевариванию» [а другое переваривание невозможно, кроме эстетического] (часть фразы, помещенная в квадратные скобки, зачеркнута. – В. Г.). Того впечатления свежести, жизненности, «напоенности росой», какое получаешь от чтения «Ревизора», в спектакле нет. Пьеса превращена в труп, и на этом трупе танцует великий мастер. Мастерство постановки очень значительно, но спектакль внутренне гнил. Нет внутреннего человека – а есть лишь внутренности. Нет прозрачного воздуха, человеческих страстей и душ, всего того, что мы ощущаем, например, на «Орестейе»[1266] – спектакля в смысле постановки ученическом.

В. А. Филиппов был на спектакле дважды – на генеральной репетиции и на одном из рядовых представлений. Он находит, что спектакль подвергся существенным изменениям. Нет сцены единорога, уничтожена сцена Городничего (с мешком). Изменены и исключены слова. Звучит фраза: «Над чем смеетесь?»