Рядом с действиями Ермолаева и Макарова поступок унтер-офицера Чулкова и одного из его одноклассников выглядели куда более грубыми: солдата-служителя, который, исполняя свои обязанности, отказался открыть двери подсобного помещения, чтобы Чулков мог налить в рисовальную кружку воды, унтер-офицер «толкнул», «вырвал у него ключ, сам отворил двери», а воспитанник Минденбаум «нанес служителю побои за неисполнение требований Чулкова». Наказание (приказ от 2 марта 1854) последовало такое: Чулкова впредь до особого распоряжения перевели в другую роту, Минденбаум был на время лишен погон и одного балла в поведении, оба отсидели двое суток в карцере «на хлебе и воде».[697] Избиение солдата, как видим, не было сочтено тем «крайним случаем», за которое полагалось бы более строгое наказание. Примененное к А. Минденбауму взыскание настолько не соответствовало совершенному им проступку, что на это, читая штрафные списки, обратил внимание даже Главный начальник.[698] Чернышевский преподавал в средних и старших классах и, конечно, знал о многих фактах «воспитания» кадетов.

Трудно предположить, чтобы Чернышевский совершенно изменил практиковавшиеся им в Саратовской гимназии методы преподавания. Наверняка он и здесь, как в гимназии, старался «содействовать развитию» учеников, «кто сам еще не дошел до того, чтоб походить на порядочного молодого человека» (XIV, 218). Но все же возможности для этого здесь были ограничены. В архиве 2-го кадетского корпуса сохранилось дело под названием «Секретное постановление о преподавании политических наук. 1850–1854». В нем содержался одобренный царем текст инструкции от 24 октября 1849 г., адресованный ректорам и деканам университетов. Действие инструкции распространялось и на военно-учебные заведения, о чем свидетельствует распоряжение Главного начальника от 7 июля 1850 г. Секретное постановление, сохранявшее силу и в 1854 г., было направлено против господствующих в Западной Европе идей. «Россия, – говорилось здесь, – как по местному своему положению, правам народным и потребностям всех сословий, так и по вековым историческим событиям, упрочившим ее благоденствие, не может и не должна иметь иного образа правления кроме монархического самодержавия, в котором Государь как покровитель церкви и отец отечества есть не только средоточие, но и соединение всех властей в государстве: законодательной, судебной и исполнительной». И «ни под каким видом не может быть допускаемо не только порицание нашего образа правления, но даже изъявление сомнения в пользе и необходимости самодержавия в России». Далее указывалось, что в начальствующих лицах «предполагается ясное понятие о возникших в наше время, преимущественно во Франции, разных политико-экономических системах, каковы сен-симонисты, фурьеристы, социалисты и коммунисты, в особенности о двух последних, и играющих столь важную роль в современных событиях на Западе Европы». Особо запрещалось выражать в лекциях какое-либо «сожаление о состоянии крепостных крестьян, говорить с преувеличением о злоупотреблениях власти помещиков или доказывать, что перемена в отношениях первых с последними была бы полезна для государства».[699] Излишне говорить, что во 2-м кадетском корпусе, как и в других военно-учебных заведениях, строго следили за соблюдением этого предписания. Чернышевский, уже имевший в Саратове столкновения с директором гимназии, грозившие обернуться политическим доносом, не позволял себе говорить в классах, как в Саратове, о вещах, которые «пахнут каторгою».