В письме-отчете, адресованном отцу 25 мая 1853 г., т. е. спустя всего 12 дней после приезда в столицу (это было второе письмо, посланное родным из Петербурга), он отмечает, что дела его идут «пока так, как надобно желать», и вслед за сообщением о поданной просьбе допустить к магистерскому экзамену пишет: «В начале июня примусь за другие работы, от которых надеюсь получить деньги» (XIV, 228). Спустя месяц – та же тема: «Есть у меня еще кое-какие другие дела. Но так как они еще тянутся и до конца дотянутся не раньше двух недель, то пока не пишу ничего о них. Это дела, доставляющие несколько денег» (XIV, 231). Наконец в письме от 29 июня он снимает загадочность предыдущих строк: «У меня теперь довольно много работы. Кажется, что у меня устроятся дела с „Отеч<ественными> записками”. Писать для журналов довольно выгодно. Жаль только, что до сих пор наши журналы не могут иметь более 30 листов в книжке, а потому нет места расписаться слишком обширно» (XIV, 232).

Осторожность в разговоре о журнальной работе вызвана не только нежеланием заранее объявлять о том, что еще не устроилось окончательно, – Чернышевский опасался вызвать у Гаврилы Ивановича неудовольствие. Письма отца показывают, насколько основательными были эти опасения. Получив известие о начале сотрудничества в «Отечественных записках», он писал в ответ 10 июля: «Работы много и у меня, любезный милый мой сынок, да пользы для жизни нет. Если и у тебя, мой сыночек, такая же работа, т. е. не приносящая в житие ваше довольство, то жалкие мы жильцы мира сего, просто поденщики».[706] Когда же Чернышевский в письме от 13 июля сообщил: «…Я пишу кое-что для „Отеч<ественных> записок”» – не знаю, как устроятся мои отношения с Краевским (редактором „Отеч<ественных> записок”), вероятно, хорошо – этого мне очень хотелось бы, потому что журнальная работа выгодна» (XIV, 234), саратовский протоиерей более определенно высказал свое суждение о журналистике как профессии: «Хорошо писать в издании Краевского, но это должно быть второстепенное твое занятие – от безделья не без дела».[707] Этот выпад Чернышевский обошел молчанием, не дискутируя на тему, грозившую осложнить их отношения. Он продолжал наращивать свою журнальную деятельность, полагая, что, в конце концов, отец должен понять значение этой работы для сына. В течение 1855 г. Гаврила Иванович еще пытался склонить сына к государственной службе. («Служба, милый мой сыночек, нужна потому, что есть в виде обеспечения на время старости пенсия. На что же упускать время, пока молоды» (2 сентября). «Мне одного от тебя хочется, чтобы ты в службе своей шел по казенной дороге» (4 ноября). Однако поняв тщетность своих обращений и наставлений, написал 24 февраля 1856 г.: «Нынешние твои занятия, сколько могу судить и понимать, изнурительные. Хорошо, если бы сумел сберечь что-нибудь от всех своих трудов и положить в запас <…> Я не желаю, чтобы ты поступил по моему желанию: мнение не приказание. Поступай так, как нужно и полезно в твоем быту, не соображаясь с моими понятиями о службе, если ты и без нее жить можешь, но не изнуряй себя излишне».[708] В угоду отцу Чернышевский все же поступил на казенную службу в столичное губернское правление, но она была фиктивной. «Такое зачисление на службу, – объяснял Чернышевский впоследствии, – устроил тогдашний петербургский вице-губернатор, г. Муравьев; когда он был переведен из Петербурга и поступил новый вице-губернатор, не знакомый мне, разумеется, нельзя стало мне числиться на службе, не неся никаких занятий по ней, и я вышел в отставку – кажется, в 1858 году, а может быть, и в 1859, – не припомню хорошенько» (XIV, 722–723).