А вот, идя к жертвенному алтарю, она прощается с матерью:
Но зритель знает, что Орест принесет матери не просто «печаль и несчастья», а саму смерть. Так щемящая и горькая ирония сопутствует даже самому ангелическому персонажу пьесы, бросая тревожные блики на каждое его появление и разъедая его оперную трогательность.
Но есть в пьесе персонаж, решительно переключающий ее действие со снижающих психологических тонкостей и грустной чувствительности на подлинно трагическую напряженность и гибельность судьбы и страсти, заставляющий вспомнить героев «Андромахи» или «Баязида»: Эрифила. Эрифила, как объяснил нам сам Расин, введена им для того, чтобы сделать развязку удовлетворяющей наше нравственное чувство, которое было бы оскорблено смертью Ифигении, и наш здравый смысл, который не принял бы чуда и «богини из машины»; для этого Эрифила должна быть виновной, должна «заслужить» свою смерть. И правда: она ненавидит счастливую соперницу – свою подругу и заступницу, ненавидит до предательства, до готовности послать ее на гибель. А погибает сама. Так проявляется вся мудрость и справедливость воли богов, не сразу открывающаяся взорам несовершенного людского разума, но дело обстоит не так просто. Ведь Эрифила богами же, судьбой обречена на злосчастную жизнь и раннюю смерть. Жребий ее черен, как ни у кого из расиновских героев. Эрифила взята Ахиллом в плен, он разорил ее город, погубил ее близких, она в полной его власти. В таких случаях прежде Расин заставлял повелителя томиться неразделенной страстью к своей рабыне. Но Эрифила сама питает мучительную, безнадежную любовь к человеку, которого должна бы ненавидеть, и лелеет, вскармливает в себе эту любовь. Андромаха воспоминаниями о падении Трои подогревала в себе ненависть к разрушителю Пирру; Береника, вызывая в воображении час коронации Тита, усиливала блаженство своих любовных грез.
Эрифиле же выпадает на долю несказанная мука – вновь и вновь растравлять себе сердце, воскрешая страшные картины пожара, крови, умыкания, оков, всех бедствий, причиненных тем, кого она так безраздельно и так безнадежно любит:
Но не сама по себе безответная любовь жжет Эрифилу; эта пытка лишь последнее, самое жестокое проявление несправедливости богов, обделивших ее всем от самого появления на свет: родительской нежностью, саном, полагающимся ей по крови, родным домом, даже знанием своего происхождения и имени. И ненависть ее к Ифигении – не только женская ревность к сопернице; в ней вся негодующая ярость отверженных против баловней судьбы, так спокойно и естественно, не замечая того, пользующихся радостями, улыбками жизни: