А когда Ипполит зовет ее с собой в изгнанье, со временем сулящее, быть может, победное возвращение в Афины, но на первых порах чреватое невзгодами, она отвечает:
Так в этой юной душе благородство, бескорыстие, чистота уживаются и с чинной осмотрительностью, и с суетным тщеславием.
Гонитель Арикии Тесей, великий герой и царь, о чьей чести так заботится его сын Ипполит и кого судьба наказывает так жестоко, подавно не может быть назван человеком «вполне невиновным». Он совершил немало великих подвигов, и в мифологической табели о рангах выше него, пожалуй, стоит один лишь Геракл. Но в молодости он был сластолюбив – грех, на который намекает Арикия, о котором не хочет ни говорить, ни слышать добрый сын Ипполит, о котором знает и помнит Федра. Правда, Расин в отличие от своих античных предшественников не видит в этом обстоятельстве оправдания для Федры. Но речь о нем заходит часто, в устах различных персонажей, так что очевидно – это не случайная черта в облике прославленного афинского владыки, даже если отошли для него такие приключения в прошлое. А в тот момент, когда совершается действие пьесы, он деспотичен и вспыльчив, опрометчив и самонадеян, подозрителен и легковерен одновременно. Он мгновенно поддается на явный навет против Ипполита – наперекор доводам здравого смысла, наперекор собственному внутреннему голосу, и делает это не в беспамятстве страсти, а просто по слепоте духовной, по неумению распознавать свет и тьму:
И тем не менее, даже сознавая всю ограниченность и ненадежность своего разумения, он скор на расправу и при первом же подозрении взывает к богу Посейдону, своему отцу и покровителю, обещавшему исполнить любое его желание:
А та, что решилась оклеветать Ипполита перед отцом, кормилица Федры Энона, тоже не просто гнусное чудовище. Ею, по сути, движет страсть: самозабвенная любовь к своей воспитаннице и царице. На это и сам Расин не преминул указать, объясняя в предисловии, почему, наперекор древним, он вложил лживое обвинение в уста кормилицы, а не самой Федры: «Я полагал, что в клевете есть нечто слишком низкое и отвратительное, чтобы ее можно было вложить в уста царицы, чувства которой к тому же столь благородны и столь возвышенны. Мне казалось, что эта низость более в характере кормилицы, у которой скорее могли быть подлые наклонности и которая, впрочем, решилась на клевету лишь во имя спасения жизни и чести своей госпожи». Конечно, нам неловко читать такие прямые свидетельства убежденности, что низкие чувства приличествуют скорее рабыне, чем царственной особе. Ничего не поделаешь: иерархическое мышление пользуется сословными понятиями. Правда, все тут не так просто, коль скоро сословная иерархия сопрягается с иерархией моральной, даже поверяется ею: рабыня имеет право на подлость, но царице вменяется в долг величие души. А в традиционном католическом мироощущении гармония и достигается только с помощью ступенчатости бытия, всех его граней: природной, социальной, нравственной. Лестница миропорядка ведет от камня и растения к животным, к человеку, к ангелам и самому Богу; от смерда и горожанина к сеньеру, а там и к королю; от греха к праведности и дальше – к святости. И совершенство творения не в том, что все тварное равно хорошо, а в том, что у любого существа и предмета есть свое, точно определенное место в этой великой цепи, и цель каждого – не перебраться на другую, более высокую ступеньку, а до конца исполнить собственное предназначение в качестве особой частицы всего многообразного и упорядоченного мироздания. Как говорит в «Федре» Ипполит,