Она ощущала себя частью народа, одной из тысяч этих паломников, одной из миллионов русских православных людей. Почести? Да они вовсе не ей, они через неё — Государю. Отцу и защитнику! «Ты знаешь, — писала ему Елизавета Фёдоровна по возвращении из Кашина, — я всегда своими фибрами русская и ощущаю себя твоей подданной, как и все русские. Живя в Москве, видя и слыша то, что приходится увидеть и слышать каждый день, врастаешь в эту дорогую землю и хочешь работать ради неё и тех, кто живёт на ней. Хочу сказать о Кашине: это было совершенное повторение Сарова. Постоянно мои молитвы и мысли были рядом с вами. Всё наполняла та молитвенная атмосфера, что так поразила нас тогда и что снова и снова возводит человека к Богу. Как я уже говорила, паломники прибывают и прибывают, и все молятся за тебя и благодарят за даровой чай и сахар, все приятно поражены безупречным порядком и удобным доступом к мощам... Сколько молитв возносилось там за тебя! И в каждом знаке внимания ко мне я ясно видела и слышала, что это предназначалось тебе, и я так хотела, так хотела, чтобы вы с Аликс и кто-нибудь из детей были здесь!»

Через год, на торжествах перенесения мощей святой Евфросинии Полоцкой из Киево-Печерской лавры в Полоцкий Спасо-Евфросиниевский монастырь, с «протоколом» было уже легче — представительство Царской семьи с Елизаветой Фёдоровной разделили Великий князь Константин Константинович с сестрой Ольгой (королевой Греции) и сыном Игорем. А на прославлении святителя Иосафа в Белгороде в Курской губернии вместе с тем же Константином Константиновичем, милым и верным другом Костей, Великая княгиня благоговела перед мощами нового угодника Божия, восторгаясь тем, что очевидцы назвали «пиршеством веры». Надо было видеть эти крестные ходы, пришедшие из самых дальних окраин, эту очередь для поклонения новообретённой святыне, в которой требовалось отстоять целые сутки, эти многочисленные исцеления, свершавшиеся по молитвам прославленному подвижнику! Конечно, был и народный восторг при появлении Августейших паломников — им кричали «ура!», экипаж Великой княгини осаждали толпы людей. Но с этим приходилось мириться — таков её крест.

Канонизации патриарха Гермогена предшествовали торжества, приуроченные к трёхсотлетию со дня его мученической кончины. В феврале 1912 года они с размахом и при участии Елизаветы Фёдоровны прошли в Москве, после чего вопрос о прославлении святителя приобрёл повышенную актуальность. И в самом деле, было весьма странно, что замученный польскими интервентами патриарх, давно ставший символом патриотизма, стойкости и горячей веры, признанный народом чудотворец, молитвенник и небесный заступник, не почитался официальной Церковью. Решение напрашивалось само собой, тем более что приближалось празднование трёхсотлетия Дома Романовых и активно обсуждался вопрос о восстановлении в России патриаршества. Время пришло. Определением Синода от 14 апреля 1913 года святитель Гермоген признавался «в лике святых, благодатию Божиего прославленных», и на 12 мая назначалась его официальная канонизация. К означенной дате на личные средства Николая II изготовили серебряную раку и облачение для мощей, императрица Александра Фёдоровна расшила и украсила жемчугом патриарший клобук, а Великая княгиня Елизавета потрудилась над покровом. Ей же вновь досталась честь представлять на торжествах Царскую семью, но в Москве это было привычнее. К тому же из Петербурга приехал сын Кости, 27-летний Князь императорской крови Иоанн Константинович (Иоаннчик, как называли его родные), добрый, чуткий и отзывчивый юноша, отличавшийся большой набожностью.