Далее речь зашла о кавказской кухне, и здесь, конечно, Сталин обнаружил тонкое понимание предмета. Он напомнил Рузвельту, что тому во время прошлого завтрака понравилась лососина:

– Я распорядился, чтобы сюда доставили одну рыбку, – и дал знак внести подарок.

Дверь отворилась, и четверо дюжих парней в военной форме внесли «рыбку» длиной метра два и полметра в диаметре. Несколько минут президент США любовался «рыбкой».

Зашла речь о Сталинграде, и Черчилль, высоко оценив мужество и стойкость советских солдат в битве за Сталинград, высказал предположение, что развалины города надо оставить нетронутыми, в назидание потомству. Рузвельт поддержал эту мысль. Но Сталин считал иначе:

– Не думаю, чтобы развалины Сталинграда следовало оставить в виде музея. Город будет снова отстроен. Может быть, мы сохраним нетронутой какую-то часть его: квартал или несколько зданий как памятник Великой Отечественной войне. Весь же город, подобно Фениксу, возродится из пепла, и это уже само по себе будет памятником победе жизни над смертью…

Очевидцы, и в первую очередь Гопкинс, утверждают, что весь вечер Сталин поддразнивал Черчилля, а тот этого поначалу не понимал. Результатом был показательный инцидент. Уже к концу обеда Сталин завел разговор о нацистских преступниках:

– Я предлагаю поднять тост за то, чтобы над всеми германскими военными преступниками как можно скорее свершилось правосудие и чтобы они все были сурово наказаны… Думаю, что таких нацистских преступников наберется немало…

Согласно иностранным источникам, Сталин назвал и цифру – 50 тысяч – и высказал уверенность, что и для всего мира, и для Германии было бы благом, если бы этих преступников расстреляли. Те же очевидцы утверждают, что как только речь Сталина перевели, Черчилль вскочил и стал горячо возражать. Надо упомянуть, что британский премьер к тому времени успел отдать дань столь восхваляемому им армянскому коньяку. Этим, видимо, и была вызвана его горячность:

– Подобный взгляд коренным образом противоречит нашему английскому чувству справедливости! – почти выкрикивал он. – Англичане никогда не потерпят такого массового наказания…

Но на Сталина ни сами слова, ни тон Черчилля не произвели впечатления. Спокойно и со скрытой насмешкой он объяснил, что никто не собирается казнить нацистских преступников без суда и следствия, но наказания при том размахе преступлений, который имеется на оккупированной территории, заслужили, несомненно, многие гитлеровцы. И Сталин обратился за подтверждением к Рузвельту. Тот оказался в сложном положении, но не замедлил с ответом: