Войну в защиту революции Петр Алексеевич представлял себе в виде народного повстанчества. «Я думаю, – писал он Бертони 27 августа 1913 года, – что банды "революционных стрелков", поднимающих массы и объявляющих крестьянскую войну захватчикам, кто бы они ни были – немцы, русские, французы, – является единственным средством выгнать захватчиков – русских из Польши, немцев из Франции, французов из Марокко и т. д. Война со сложенными на груди руками против войны не будет достаточна. Придется выступить с оружием в руках против войн. С оружием в руках – с чем ты говоришь во время всеобщей забастовки»[1622].

Письму предшествовал долгий шестичасовой разговор между Кропоткиным и Бертони о войне и антимилитаризме. Обсуждали они и вопрос о возможной грядущей войне между Германией и Францией. И вот тут-то швейцарский анархист, к своему изумлению и огорчению, почувствовал, что позиция старого теоретика изменилась. Бертони по-прежнему настаивал, что главное – это революция. «Революция во что бы то ни стало, даже при условии быть разбитыми, потому что самое худшее поражение – это то, которое постигает нас без битвы или, что еще хуже, сражаясь в неприятельских рядах», – так описывает его взгляд Неттлау. Кропоткин уже склонялся к идее защиты нынешней Франции, еще далекой от революции, от германского вторжения. «Мы расстались глубоко потрясенные разностью наших взглядов, – вспоминал Бертони. – Кропоткин чувствовал, что большинство наших товарищей разделяли мои взгляды, между тем как я был заранее невыразимо огорчен влиянием, которое он будет, несомненно, иметь на некоторых наших друзей, и тяжелыми последствиями, которые его образ мыслей будет иметь на наше движение. К тому же невыразимо тяжело быть в конфликте с человеком, которого глубоко любишь и уважаешь»[1623].

* * *

С началом Великой войны, как называли ее современники, Петр Алексеевич уже ни минуты не колебался в определении своего отношения к происходящему. Во всем виновата Германия, считал он. Настал момент, писал он уже 29 июля Марии Гольдсмит, когда Париж «опять придется защищать от немецких гуннов – Париж и послереволюционную цивилизацию Франции»[1624]. Буржуазная Третья республика была для него теперь революционным завоеванием, которое необходимо отстоять от реакционной кайзеровской Германии. От защиты революции старый анархист перешел к идее защиты демократии. Но именно таково и было официальное обоснование войны правительствами западных государств Антанты, нимало не смущавшихся хотя бы уже тем, что «свободу» они намеревались «отстаивать» в теснейшем союзе с царским самодержавием.