Не было дня, чтобы кто-нибудь из «высших сфер» не приходил к Витте обучать его «государственному уму-разуму», и можно сказать, что драматическая сторона этого была в том, что всех их граф выслушивал и каждого из них как-то «обнадеживал».

Такова была обстановка, в которой творец Манифеста 17 октября всеми силами старался осуществить его вопреки многочисленным врагам и справа, и слева, в действительности никак не управляя событиями и еще меньше – Россией.

Мы берем старика Суворина и его «Новое время» «на абордаж»

<…> Было около семи часов вечера. На мой звонок дверь отворил почтенный человек лет шестидесяти, в черном, наглухо застегнутом сюртуке… На просьбу передать Алексею Сергеевичу мою карточку и желание его видеть почтенный человек ответил:

– Алексей Сергеевич спят…

– А когда же он проснется?… Быть может, я могу обождать?

– Мы спим, когда спится, и встаем, когда встается… Не извольте беспокоиться ожиданием… – и почтенный человек захлопнул дверь. Я знал, что старик Суворин проводит ночи в своем театре «Литературно-художественного о<бщест>ва», потом где-то ужинает в интимном кругу, перед выпуском №-pa газеты сидит в типографии, ложится спать на рассвете, встает на короткий завтрак и опять ложится спать до вечера.

На следующий день я повторил мой визит, но на полчаса позже. Повторилось то же. <…>

На третий день я явился ровно без четверти семь. Почтенный человек едва успел сделать свирепое лицо, как я его предупредил: «Не беспокойтесь, пожалуйста, Алексей Сергеевич спят-с, – сказал я ему в его тон, – я подожду здесь, на лестнице, когда они-с проснутся! А карточку все-таки передайте!»

Почтенный человек, несколько огорошенный, только вскинул на меня глаза и уже не захлопнул, как в предыдущие дни, дверь, а тихо притворил.

Минуты две спустя дверь снова открылась, и почтенный человек сухо, но вежливо пригласил: «Пожалуйте, просят!»

Я вошел в переднюю-приемную, довольно большую, где несколько наискосок от двери узкий проход, по одной стороне которого была длинная покатая стойка, сплошь уложенная журналами и книгами, вел куда-то в дальние комнаты. Я остановился у входа в этот проход… Немного спустя из двери направо от входа появился Алексей Сергеевич… Сухо сдержанный, но корректно вежливый… «Прошу вас, пожалуйте!..» И он указал мне на проход, предлагая войти первым. Ни я его, ни он меня до того в глаза не видели.<…>

Кабинет, куда меня ввел Алексей Сергеевич, представлял собою нечто экзотическое: пальмы, статуи и книги, неразрезанные журналы и опять книги. Не помню, была ли на стене какая-нибудь картина или гравюра.