Судя по датам, Дунаевский действительно в это время и за одну ночь сочинил «Марш физкультурников» для двухголосного хора и солиста в сопровождении фортепиано. Заперся в кабинете вместе с поэтом, и к утру марш был готов.

Марш — это главное, что поднимает в бой. В 1938 году в своих ночных письмах Дунаевский складывал теорию маршей. По сути, он писал сам себе, хотя надписывал их именами девушек-поклонниц, пишущих ему письма.

Начиная с середины 1930-х годов Дунаевский сочинит очень большое число маршей. И выскажет много соображений на тему массового энтузиазма. «Разве я выдумал бодрость, эту силу, эту радость? Ведь я ее вижу вокруг, вижу на лицах нашей чудесной детворы».

Возможно, что внутренне он все же испытывал сомнения по поводу правильности тотального энтузиазма, которым жила страна. Они прорывались в его разговорах с ночными корреспондентами. Чтобы высвободить из темницы подсознания энергию энтузиазма, требовались новая идеология, новые мифы и легенды. В музыке — марш и вальс. Два жанра, наиболее удающиеся Дунаевскому.

Марш — это лучшее, что может испытать мужчина, когда находится в компании других мужчин. Вальс — это лучшее, что может испытать мужчина, находясь вдвоем с женщиной.

Квинтэссенцию энтузиазма, почти алхимическую категорию, искали, как некогда пытались найти философский камень. Создали символы и ритуалы, устраивали трепанацию коллективного бессознательного, чтобы найти способы черпать колоссальную энергию народа. Одним из таких способов был марш. Символ бескорыстного самоиздевательства. Музыка, под которую можно погибнуть за Родину.

Для любого другого композитора такой творческий марафон оказался бы невозможен. Но Дунаевский словно стал духом первых пятилеток. За ним по пятам шла слава человека, за которого работает кто-то другой. Это была не дурная слава. Это была метафизическая слава композитора, который подчинил себе духов энтузиазма. В Союзе композиторов шутили, что можно было вечером попросить Дунаевского срочно сочинить песню к «датскому» событию, получить его согласие и пойти спать. На следующее утро за роялем будет сидеть Дунаевский с готовым клавиром.

Героический миф, который об Исааке Осиповиче складывался, влиял на его чисто физические возможности, делая их мифическими. Дунаевский оказался единственным из гениев новой страны, кто стопроцентно вписывался в миф о новом советском герое. Его заговаривали, его вызывали на бесчисленные слеты и съезды, и везде звучала его музыка.

Политики хотели, чтобы за несколько лет из «ничего» возникло новое государство рабочих и крестьян, вечное, как египетские пирамиды, а творцы хотели написать столь же вечную музыку, сочинять стихи, поставить спектакль, нарисовать картину. Требовалось за годы вместо столетий создать новое государство. В принципе эксперимент получился.