Для таких превращений нужен философский камень. Философский камень нашли. Из «ничего» сделали золото. Дунаевский стал счастливым примером социалистического алхимика. Он тоже мог из «ничего» сделать что-то. За одну ночь.

Анализируя жизнь Дунаевского, можно сказать, что его тайна находится в публичной жизни. Он умел жить публичной жизнью и любил это делать. Исаак Осипович творчески заряжался от аудитории и от фанатических задач. Чем невыполнимее казалась задача, тем интереснее она становилась для Дунаевского. Невыполнимость задачи пленяла его. Кровь бурлила от чувства безысходности. Может быть, это ощущение досталось ему по наследству, от предков, изгнанных со своей родины?

В мифах о западных музыкантах двигатель их таланта более реалистичен, более объясним — это наркотик. Так творили практически все негритянские джазовые композиторы, которых очень любил Дунаевский. Не думаю, чтобы он придавал значение этой информации, предполагаю, что он ее просто не имел. Но он не мог не понимать, что его дар нуждается в защите. А защита состоит в том, чтобы свой дар непрерывно эксплуатировать. Когда сочинительство подходило к горлу — он выл. Писал своей любимой Бобочке «хочу отдохнуть от нот». И чем сильнее и больше была эта растрата, тем больше шансов у композитора было покорить вечность.

Он вдыхал воздух, а выдыхал мелодию. Дунаевский, если можно так выразиться, работал на социалистической метафизике.

И новые маски, которые он без конца примерял: депутата Верховного Совета, начальника Союза ленинградских композиторов, руководителя всевозможных оркестров, — были еще одной уловкой реализовать свой талант, обрести чувство новизны, которая обернется мелодией.

Дунаевскому выделили машину. По разнарядке ему продали «эмку» — «ЛБ-29–27». Шофер Сережа, как только Дунаевский стал депутатом, прославился на весь Ленинград своей вездесущностью. Машину Исаака Осиповича можно было увидеть в нескольких местах одновременно. Свидетели видели «эмку» Исаака Осиповича, стоящей одновременно у здания райисполкома, библиотеки или филармонии. Машину композитора замечали в самых неожиданных местах. У проходной Кировского завода Сережа забирал детали, которые, по просьбе депутата Дунаевского, срочно изготавливали, чтобы отправить в подведомственное хозяйство. Машину Дунаевского видели у одного из зданий Военно-медицинской академии им. Кирова. Люди останавливались.

— Не заболел ли Исаак Осипович? — спрашивали они.

— Да нет, — отвечал Сережа, — это я роженицу привез. Она его выбрала.

Слово «выбрала» стало роковым. Оно накладывало определенные обязательства.