После двух недель ночных смен вместе с Доном – за это время мы успели обменяться сотнями гипотетических вопросов – меня отправили отработать месяц в отделении интенсивной терапии больницы Аллена. Эта больница на триста коек расположена на 220-й улице, на северной окраине Манхэттена, и интернов Колумбийского университета отправляли туда на месяц обучаться гериатрии, а потом еще на месяц руководить отделением интенсивной терапии. Здесь работу интернов контролировали гораздо меньше, так как, в отличие от огромного медицинского центра Колумбийского университета на 168-й улице, в этой небольшой трехэтажной больнице, как правило, лежали пациенты с не столь серьезными и сложными медицинскими проблемами. И для всех нас это было большим плюсом.

На первый взгляд это назначение казалось немного противоречивым. Если пациенты в больнице Аллена были не такими больными, то зачем им вообще отделение интенсивной терапии? Во время бесконечной поездки на метро на север, до 220-й улицы, в начале апреля, я думал, может, подобно сердечному приступу Сэма, это будет отделение «легкой» интенсивной терапии. Состав приближался к больнице, и я задумался, насколько странно воспринимать людей в подобном ключе – как пациентов с простым или сложным медицинским случаем, как хронически больных или просто мнительных – а не как веселых или, скажем, раздражающих. Я был поражен, осознав, насколько изменилось мое мышление всего за один год работы в больнице. Когда я начал различать людей прежде всего на основании их физиологии, а не особенностей характера? Когда мои пациенты перестали быть бухгалтерами и преподавателями, превратившись в Даму с сальмонеллами или Парня с поносом?

Постепенно к концу первого года ординатуры работа завладела моими разумом и жизнью окончательно. Я не мог не думать о ней и постоянно упоминал в разговорах рабочие моменты.

Постепенно к концу первого года ординатуры работа завладела моими разумом и жизнью окончательно. Я не мог не думать о ней и постоянно упоминал в разговорах рабочие моменты.

Пробыв десять месяцев интерном, я больше не воспринимал жизнь как обычный человек. Когда смотрел фильм или читал журнал, мои мысли непременно возвращались к больнице – к какой-нибудь процедуре, какому-нибудь противоречивому диагнозу или знакомству с кем-то из пациентов, – и я переживал этот момент снова и снова, пока что-то не выводило меня из такого состояния. Теперь мне было сложно вести разговор, не упоминая чего-то, что я увидел или сделал на работе. Заказывая обед в буфете, я думал про пациента, который утверждал, что сел на банку горчицы. Делая покупки в супермаркете, я вспоминал буллы в легких.