— Так я требую не больше, чем с самого себя. У меня весь бронепоезд как и я — комсомольцы, — значит все мы одной семьи братья и должны к делу относиться одинаково, но есть еще у некоторых слабость — иногда нарушать воинский порядок. А ведь мы воюем с жестоким врагом. Здесь нужно воинское умение, нужна дисциплина, ненависть к врагу и любовь к своей Родине, бесстрашие и умение бить врага в жестоких боях. Этого я добиваюсь.

Сам он лучший стрелок в части из всех видов оружия. Уставы и наставления знает в совершенстве и строго выполняет. В самый жестокий мороз не боится вываляться в снегу.

Любил стать во весь рост во время движения бронепоезда к переднему краю, широко расставив ноги, с биноклем в руках, вглядываясь во все, всматриваясь, ощущая ветер, погоду. И доказывал, что этот визуальный обзор и чувство погоды обеспечивают ему наиболее полные данные по стрельбе. Командиром дивизиона бронепоездов такой «способ визуального обзора» был категорически запрещен, и поэтому он пользовался этим методом только во время отсутствия командира части, когда тот находился на наземном наблюдательном пункте непосредственно у Волхова и оттуда управлял огнем, и тогда данные по стрельбе, принимаемые из наземного КП, неслись из рубки «флагманского» четким и всегда каким-то радостным голосом командира бронепоезда.

Личный состав гордился своим командиром за его воинское умение, за его бесстрашие, его какую-то особую ненависть к врагу. «Он вроде насмехается над врагом, когда ведет огонь, знает, что раз прицелился, то обязательно попадет и уничтожит его» — так о Саше говорили его подчиненные. И при одном возгласе командира первого «разговорчики», произнесенном на занятиях или совещаниях, воцарялась мертвая тишина.

Снегоочиститель установили на контрольную бронеплощадку, где находилась и «конструкторы» и «изготовители». Иван Алексеевич медленно тронул состав с места — лемех дернулся, и вот уже вздыбленный им снег «покатился» с наклонной металлической поверхности вбок. Работает!.. Машинист паровоза немного прибавил скорость — лемех все также исправно разгребал и отбрасывал снег.

— Вот здорово!.. Да обернись же! — кто-то схватил меня за рукав полушубка.

Я и верила и не верила своим глазам: путь за нами был расчищен, и туда, назад, к стоянке бронепоездов, стремительно неслись черные стрелы рельсов.

Взмахом руки комиссар приказал всем лечь на платформу, и это было сделано вовремя: поезд двигался теперь с нормальной скоростью, а на колючем ветру люди могли пострадать не меньше, чем если бы попали под огонь. Но, честное слово, захлестнутые радостью, мы не замечали ни ветра, ни холода: наш снегоочиститель, повинуясь ритму движения паровоза, то замедлявшего, то ускорявшего свой бег, исправно выполнял «дворницкую» работу, а это означало, что никакая пурга, никакие метели отныне бронепоезду не помеха. Золотые руки рабочих… Держат ли они винтовку, нажимают ли на гашетку пулемета, плавят ли металл, орудуют ли отбойным молотком в шахте, — поистине, нет ничего неодолимого для наших рабочих, для ленинской рабочей гвардии, — невольно думалось мне, глядя на работу снегоочистителя, сделанного в фронтовых условиях.