Приближалось седьмое ноября, и мы спешили уложить последние метры рельсов.

В канун праздника немецкие самолеты жестоко бомбили район, в котором действовал наш дивизион, но нам удалось целыми и невредимыми выдвинуться по продленной ветке на новый рубеж.

— Город Ленина в блокаде, — услышали мы голос нашего командира. — Там гибнут дети, женщины, старики… Гибнут от обстрелов и бомб, от голода и холода… Отомстим за это врагу! Огонь!

Прогремел мощный залп, за ним — второй, третий, лавина огня устремилась в стан противника.

— Смотрите! — комиссар впился глазами в трепещущий вдалеке на ветру алый стяг.

Надо ли говорить, какие чувства владели нами! Там, в захваченном фашистами селении, какой-то смельчак в честь великого революционного праздника с риском для жизни поднял красный флаг — призыв к борьбе, к победе.

— Смерть фашистам! За нашу Советскую Родину!..

На орудийных стволах погорела краска, пороховые газы заполнили боевые отделения, дышать нечем. Но пушки продолжали стрелять, и если падал наводчик, его заменял заряжающий… С яростью, с ожесточением дрались все: от командира до ремонтников. Таких мощных огневых налетов, как этот, Октябрьский, наш бронедивизион еще не знал. Мы хорошо встретили праздник!

Вражеская артиллерия спохватилась, но поздно: мы уже успели отойти в укрытие, а там, на станции, все полыхало, и долго еще рвались снаряды, довершая начатое советскими бронепоездами.

Мы возвращались после этого боевого налета на базу в приподнятом настроении. Не доезжая километра полтора, машинист затормозил состав: казалось, не туда попали. Вокруг все было изрыто воронками, пахло гарью, вверх тянулись болотные испарения и только всмотревшись сквозь них, разглядели нашу «рощу» — базу дивизиона, она стояла не тронутая, а вокруг все было выжжено.

— Вначале думал, пройдут, не заметив нас, но вскоре понял, что мы обнаружены, и тут же открыли огонь со всех зенитных установок, пулеметов, винтовок, — докладывал командиру дивизиона дежурный офицер штаба, а Косоротиков бросился к платформе, где монтировался пулемет ДШК и вел удивительно меткий огонь, — этот факт старший лейтенант выделил особо.

В штаб к командиру вызвали Косоротикова. Вначале он стоял по стойке «смирно», на вопросы отвечал сбивчиво, волновался, а затем, увлекшись, забыв о воинском ритуале, осмелел и начал:

— Понимаете, я увидел его, летит прямо на нас, вначале вроде ноги даже пошатнулись, а потому думаю, нет, этому не бывать, и вспомнил про ДШК, что устанавливали, я прямо к нему, к родимому, а тут, смотрю, боец Юртаев: «Подмогни, говорю, дружок». И знаете, увидел я тот вражеский самолет прямо в перекрестье, будто надо мной, чуть бы он замешкался, так я бы его насквозь, а вот упреждение куда дать, не мог никак уразуметь, думал вперед подастся, а он, анафема на его голову, ушел назад. Вот оно как получилось, — закончил свой доклад Косоротиков, которого командир выслушал с еле сдерживаемой улыбкой.