— Это ты брось! — Левашов жестко взглянул на Шумакова. — Что было, быльем поросло, а загнала нас туда не Родина, а мы сами своими «делишками» — роптать не на кого. Это понять надо!

— А ты, Шумак, разве не для защиты Родины просился на фронт? — фальцетом выкрикнул кто-то.

— Он, видать, на фраерские делишки надеялся…

— Стоп, братва! Чего зубоскалите! — попытался разрядить обстановку сержант Пахомов. — Если Шумак еще не понял, то в бою поймет, что такое Родина… Конечно, родина, она у всех есть, только что разная. К примеру скажу, на заводе у нас работал аппаратчиком в химическом цехе один американец. Петром мы его звали, а он поначалу все посмеивался — «ноу», скажет, это по-ихнему значит «нет». «Ай из Пит», что означает по-нашему — «я есть Пит».

Приехал он, когда еще Магнитку строили, прижился у нас и женился на Ленке Камышевой — разбитная девка, за составом электролита следила — это жидкость такая в ваннах, где погружается какая ни есть деталь, если покрыть ее надо каким-нибудь другим металлом, скажем, никелировать или же твердым сплавом.

— Ну же и мастер ты, Филя, баланду тянуть, давай же про этого Пита, — проявляет кто-то нетерпение.

А Филимон не спешит. То уголь «пошурует» в печке, то опять «козью ножку» свернет, а ту, что тянул, уже пустил снова по кругу и не спеша продолжает разговор:

— Так вот, когда эта треклятая война началась, Пит тоже пришел в военкомат проситься на фронт: «Хочу, говорит, Родину защищать».

— Здорово! — произносит Шевчук Володя и не спускает глаз с Филимона, кажется, не просто слушает его, а все впитать в себе хочет Похоже поверил в него.

— Говорил я ему, — медленно тянет сержант, — родина твоя, Петро, далекая, да и воевать пока даже не хочет, только чужими руками Гитлера уничтожить хочет. Смотри, говорю, машинки присылают, а второй фронт не спешат открывать… Да, такое дело…

И Филимон потерял нить разговора. Но, вспомнив что-то, снова повел все ту же плавную речь:

— Она, говорит он мне, родина только потому, что там я родился, а земля, на которой я родился, на которой домик отца стоит, в котором я вырос, принадлежат фермеру Ферсту. А завод, где я работал, хозяину миллионеру. Фамилию он тогда назвал, только запамятовал я уже… И труд мой тоже принадлежит хозяину, а нам гроши на пропитание и воздух, которого продавать она не могут.

Выходит из его слов, родины настоящей у них, у трудящихся, там, где капиталисты, нет. И поэтому, говорит он, моя Родина здесь, где я равный среди равных, где я человек, а не придаток к машине для наживы Фордов. Вот когда их у нас не будет, тогда Штаты мне родиной настоящей станут, а сейчас надо защищать Родину трудящихся всего мира.