Поезд и тогда мерно постукивал на стыках рельсов и, казалось, уносил нас в саму чужбину…

Глаза были устремлены к удаляющемуся от нас такому близкому, родному прошлому. Тяжело было. Именно в этот момент безысходной тоски на плечи легла рука незнакомого командира Красной Армии, легла рука человека-друга.

Он стоял молча вместе с нами, а на лице отразились такие искренние переживания, что стало легче, теплее. В пути он окружил нас своим вниманием, заботой. Во всех его словах и поступках было столько искренности, что сердца наши согрелись и распахнулись перед ним, а чужбина отступила…

Из окна вагона, как зачарованные, вглядывались мы в даль: там, за линией горизонта, ждала нас совсем новая, неведомая жизнь. Скорее бы достичь, дойти до этой заветной линии! Но, приблизившись, горизонт снова удалялся, манил к себе, сулил новое, неведомое. И чем дальше он отодвигался, тем больше крепла уверенность: дойдем! Человек, одержимый мечтой, может осуществить ее лишь в том случае, если верит в свои силы, верит своим товарищам, если упорно, постоянным трудом идет к цели — вперед и вперед. И тогда перед ним открываются все новые и новые горизонты…

Рассказ о людях закончился незаметно. Свет фонаря, качаясь, освещал то один, то другой конец вагона, доносился железный скрежет колес на закруглениях пути, на стрелках. Мерно то соединялись, то растягивались стяжки на вагонах, и постукивали буфера друг об друга, а вокруг потрескивающей печки стояла тишина, — все собравшиеся будто продолжали еще слушать.

Поезд набирал скорость, все сильнее раскачивался фонарь, вагон притих. Каждый думал о своем. Неожиданно тишина взорвалась разноголосицей реплик, вопросов и возгласов, все заговорили разом. Видимо, о доверии вопрос задел этих людей за живое.

Вниманием всех завладел сержант Пахомов, которому Шевчук поверял свою душу.

Бойцы уважали сержанта. «Машины как бог знает, с доверием ко всем относится, а ежели кто его на чем обжулит, он только скажет: жаль, а я ведь верю тебе. И этим любого обезоружит» — так характеризовал механика по колесным машинам Левашов.

Пахомов курил непрерывно. Сквозь дым «козьей ножки» на всех смотрели глаза охотника-сибиряка — светлые, внимательные и правдивые. Вот эти доверчивые ясные глаза, тихий говор, проникновенные слова раскрывали сердца слушателей.

Начал он свой рассказ издалека, и о том, как в войну рабочие, не щадя сил, трудятся во имя победы, но…

— Вот, бывало, придешь с работы домой, сядешь к столу и ложки супа не проглотишь — чувствуешь себя вроде дезертиром — как так, думаю, идет такая страшная война, а я дома сижу с семьей и, слава богу, сыт. Не выдержал этого, пришел в военкомат — сними, говорю, эту бронь и отправляй на фронт.