Обращение к советско-польской проблематике в беседе с Черчиллем явилось вовсе не случайным и объяснялось, по всей видимости, дальнейшим ухудшением отношений СССР с польским правительством, которые в конце концов были вовсе прерваны в связи с «катынским делом». 21 апреля Москва, наконец, ясно высказалась за подписание советско-чехословацкого договора. В телеграмме Молотова Богомолову советскому послу поручалось передать Бенешу, что советское правительство в принципе согласно с заключением советско-чехословацкого договора о взаимопомощи по типу англосоветского и готово обсудить конкретные предложения чехословацкого правительства. О сроках подписания договора и о времени его действия ничего не говорилось. Однако, поскольку речь шла о договоре по типу советско-английского, то можно предположить, что имелось в виду не только послевоенное сотрудничество, но и взаимопомощь во время войны, а это требовало подписание его еще до ее окончания. Что касается трипартитного соглашения, то советское правительство считало его в принципе приемлемым, но обсуждение этого вопроса ввиду «теперешних натянутых отношений между советским и польским правительствами» несвоевременным[783].

23 апреля Богомолов встретился с Бенешем, чтобы передать ему ответ советского правительства. Интерпретация содержания этой беседы советской (плюс Фирлингер) и чехословацкой сторонами несколько отлична, что важно для понимания последующего развития событий, связанных с подписанием договора. Запись Бенеша свидетельствует, что он в первую очередь хотел выяснить принципиальную позицию советского правительства относительно возможности заключения советско-чехословацкого договора, чтобы затем уже решать вопрос о его конкретном содержании, времени действия и моменте подписания[784]. То же самое, по сути. Бенеш сообщил Фирлингеру в Москву 4 мая 1943 г.[785]. Таким образом, речь не шла о подписании договора в ближайшее время, т. е. во время визита Бенеша в СССР, который планировался на июнь, сразу после его возвращения из Америки и Канады.

Официальное приглашение посетить США Бенеш получил от Рузвельта еще в конце 1942 г. Однако согласие Вашингтона на приезд президента затягивалось по независящим от него обстоятельствам. 23 марта, например, В. Гурбан телеграфировал: «Консервативные круги стремились не допустить поездку Бенеша и стараются всячески его дискредитировать, главным образом указывая на его точку зрения в отношении к России». Высказывались и другие формальные причины откладывания его визита[786]. Наконец, разрешение было получено. Накануне отъезда в США 5 мая Бенеш написал завещание. Свое светское имущество он оставил жене. К завещанию добавил политический тестамент, адресованный председателю правительства и министру иностранных дел. В качестве своего возможного приемника он называл Яна Масарика, советовал до конца войны не менять состав правительства и просил всех «сохранить мою нынешнюю политическую линию». Заканчивал так: «Я доволен, что мне удалось поправить 1938 год, и верю в будущее народа и государства. Хранить верность линии Масарика и моей! Всё будет хорошо». К этим клаузулам Бенеш приписал 6 ноября 1943 г. перед поездкой в СССР еще два пункта. Рекомендовал, чтобы назначение нового президента еще во время войны сопровождалось заявлением, что речь идет о временном мероприятии, а во-вторых, требовал дополнить кабинет двумя коммунистами после заключения договора с СССР. Последнее дополнение Бенеш сделал в марте 1945 г. перед второй поездкой в Москву. Он советовал, чтобы «после освобождения Праги народ поступал демократически и в соответствии с обстановкой в стране. Для этого он достаточно зрел»[787].