В этот период Микеланджело, видимо, проводил немало вечеров в мастерской на Виа Моцца в обществе различных молодых людей, которых пытался учить рисованию. На другом листе бумаги, сплошь покрытом опять-таки ученическими упражнениями в графике, изображениями глаз и локонов, внизу справа начертано имя еще одного юноши, входившего в ближайшее окружение мастера: Андреа Кваратези (1512–1584). Точнее, оно даже не начертано, а начато и не завершено: «Андреа Квар», «Андра Квар», «Андреа кв», – а рядом с ним Микеланджело запечатлел наставление: «Андреа, запасись терпением» («Andrea abbi patientia»); тут же кто-то другим почерком написал: «Это очень меня утешает»[991]. Создается впечатление, будто двое ведут на бумаге непринужденный разговор, причем один из собеседников значительно старше другого. В середине двадцатых годов XVI века, когда создавались эти рисунки, Андреа Кваратези, вероятно, было двенадцать-тринадцать лет, и это объясняет неумелость некоторых его опытов. Он происходил из аристократической банкирской семьи, жившей в том же quartiere Санта-Кроче, что и Буонарроти.

Примерно шесть-семь лет спустя Андреа все еще поддерживал дружеские отношения с Микеланджело: в 1531 и 1532 годах он посылал мастеру любезные, хотя и не слишком длинные письма из Пизы (во втором письме он спрашивал, стоит ли покупать дом, который он присмотрел)[992]. Возможно, до этого Микеланджело оказал Кваратези необычайную честь, нарисовав его портрет. По словам Вазари, Микеланджело «ненавидел делать похожим живого человека, если только он не был бесконечно прекрасным»[993]. Разумеется, существует всего несколько портретов, выполненных Микеланджело. Трудно согласиться с тем, что на современный вкус Андреа Кваратези «бесконечно прекрасен», однако его портрет отличает утонченный, почти фламандский натурализм. Изображенный словно чем-то смущен, в его взгляде заметна некоторая неуверенность. Возраст изображенного нелегко определить точно, но, возможно, ему семнадцать–девятнадцать лет. Судя по этому рисунку, если Микеланджело и редко писал портреты, то не потому, что это было ему не по силам, но лишь потому, что не хотел.

Рядом с каракулями, призванными изображать сов, а также с Геркулесом и Антеем начертано стихотворение, канцона[994]. Она воспринимается не как поэтический опыт в манере Петрарки, а как горькое размышление на тему безвозвратно ушедшего времени и неумолимо близящейся старости:

Далее в этой канцоне лирический герой Микеланджело говорит о своем страхе вечного проклятия: «Не умудрен, не примирен, / Смерть дружественно встретить не могу я»[995]. Здесь впервые появляется странная метафора, которую впоследствии Микеланджело будет использовать снова и снова: лирический герой сбрасывает кожу, подобно змее или истязаемому мученику. «Сатурн неумолимый с плеч долой / Мучительно мне совлекает кожу. / Душа, со смертью споря, вряд ли сможет / Из бездны ада вырваться живой».