Федин считал, что письмо все равно не будет напечатано, несмотря на то, что нападавшие на Замятина сами оказались свергнуты, и предлагал Замятину, как и Авербах, определиться со своими политическими взглядами: «Ты же и на этот раз, как прежде, оставил вопрос открытым – как же ты относишься к революции… <…> Боюсь, что этот вопрос, в кругу твоего личного бытия, относится к вечным. И ты никогда ничего решительного не скажешь. А можно ли тут отмолчаться?»[496] Это типичный пример «дружеского» давления, которое Федин будет и дальше оказывать на Замятина, призывая его публично высказаться о своих симпатиях к революции.

24 июня Замятин провел публичную читку «Наводнения» и последнего акта «Блохи» в Саль-дю-Гранд-Ориент в девятом округе Парижа. Если доверять не всегда надежному мемуаристу Анненкову, Людмила, вероятно, уже присоединилась к нему, так как Анненков описывает, как перед их возвращением на юг он дал им пожить в своей второй квартире на улице Дюрантон [Анненков 1991, 1: 267, 269]. Замятин разослал приглашения на читку нескольким друзьям, в том числе Ремизовым и Джорджу Риви. Поэт и литературный критик Г. В. Адамович, работавший во «Всемирной литературе» до эмиграции в 1923 году, писал, что на вечере присутствовало скорее эмигрантское сообщество, чем представители просоветской интеллигенции, и отмечал, что Замятин был замечательным чтецом [PRINCETON and AMHERST]. Несмотря на проявленный к нему интерес, некоторые эмигранты считали, что он никогда по-настоящему не прижился во Франции. 3. Н. Гиппиус в 1934 году довольно злобно назвала его «полусоветским полуэмигрантом». В книге «Курсив мой» Н. Н. Берберова не совсем убедительно пишет, что «он ни с кем не знался, не считал себя эмигрантом и жил в надежде при первой возможности вернуться домой». По-видимому, она встречалась с Замятиным только один раз – на пару часов в кафе в июле 1932 года. Берберовой был неприятен его (по ее мнению) высокомерно-покровительственный тон, и ее настроило против него высказанное (согласно ее описанию) намерение «сидеть тихо». «Я вдруг поняла, что жить ему нечем, что писать ему не о чем и не для кого, что тех [большевиков] он ненавидит, а нас… немножко презирает. <…> Шесть лет ему были подарены Сталиным»[497]. Такого рода комментарии до последнего времени во многом определяли представление людей о достаточно тихих и загадочных последних годах жизни Замятина в Париже. Они, конечно, заставляют задуматься о его политической позиции и личных убеждениях в то время.

В конце июля он смог вернулся на юг Франции. Оттуда он писал Никитиной: