Поэтому очевидны и желание Бурлюка представить в Лондоне свои ранние работы, не уступавшие по качеству работам французов, с которыми русские авангардисты соперничали ещё в начале века, и его смешанное с завистью раздражение тем, что на его родине превозносят имена Пикассо и Рокуэлла Кента, а его самого совершенно не замечают. Раздражение это выплёскивалось на страницы писем Никифорову — там он называл Пикассо «Пипикассо», «эстетическим мошенником» и «ловкачом из Барселоны». Что касается Кента, Бурлюк неоднократно упоминал о том, что тот является миллионером, построил специальную железнодорожную ветку к своей мастерской и вообще пишет работы в стиле, который в США «давно вышел из моды». В письме Никифорову он хвастался, что устроил в 1966 году Кенту выставку в той же «Harbor Gallery», где сам он выставлялся за год до этого.

Тем не менее Давид Давидович с гордостью опубликовал в «Color and Rhyme» письмо Кента, в котором тот отзывался о его выставке в Лондоне как о впечатляющем событии, принёсшем Бурлюку известность и признание в Англии. «Вас ожидает триумфальное возвращение в Америку — выдающееся достижение американца в дни, когда мы завоевали ненависть народов столь большой части мира», — писал Кент. Речь тут шла, конечно, о Вьетнамской войне.

Безусловно, Бурлюк прекрасно понимал уровень Кента, ставшего в 1962 году почётным членом Академии художеств СССР. И пусть звание это было присвоено в первую очередь за то, что Кент подарил СССР несколько сотен своих картин и рисунков, а широкое признание его там было обусловлено не в последнюю очередь политическими причинами, но ведь и сам Бурлюк был политически активен и предлагал Третьяковской галерее в дар свои работы. Они вообще были похожи — даже родились в один год. Что же касается вышедших из моды работ — сам Бурлюк тоже не смог «выдавить» из себя работ в стиле абстрактного экспрессионизма.

Но это было, пожалуй, единственным исключением. Лондонская выставка продемонстрировала универсальность Бурлюка и великолепное владение им практически любой живописной техникой. «Современников всегда поражал протеизм художника, на протяжении шестидесятилетнего творческого пути бывшего и “русским Сислеем”, и “отцом русского футуризма”, и “певцом кобылиц”, и “американским Ван Гогом”! Сегодня становится ясно, что Бурлюк явил собой — одним из первых в русском искусстве — новый тип универсального художника, чья личность не может быть сведена ни к одной из его многочисленных личин. Не маяком, указующим единственно верный путь в искусстве, ощущал он себя, но — сейсмографом, чутко улавливающим малейшие изменения в духовной атмосфере эпохи», — писал искусствовед Владимир Поляков. С его словами нельзя не согласиться.