— О матери?

— И о ней, горемычной, и о всем другом.

— Как все есть, так и обскажу. Ему мое слово пригодится.

— Нет, Петя, — резко вскочила Мария. — Не найдется у тебя такого слова. Всего себя перетряхнешь, а не сыщешь. А вот Ульяна бы…

— Заладила, — пренебрежительно отмахнулся Тягливый. — Без матери отец сыну первый наставник.

— Уж ты наставишь.

— Зависть гложет иль к старости глупеешь, — зашелся в гневе Петр Петрович. — Сына против отца настрополить хочешь?.. Чего глазами блымаешь? Ишь, святая овечка. Думаешь, не понимаю… Из-за дома ты, гадина, шипишь. А я ведь предлагал тебе эту хату. Ты первая заартачилась. Рада была уйти от ворчливой маменьки, тем паче что муженек с нею не ладил, да тети-мети не наскребла. А я вот с Уляшкой подкопил малость, отделился. И тебе спокойнее стало, и мне… Я за свое спокойствие кровными уплатил.

Мария, чуть качнувшись, горько рассмеялась.

— Шут гороховый и только, какую небылицу сочинил… Скрывать не буду, чуток и позавидовала, но корысть меня не мучила… Знала — три дома купи, а счастья и в одном могёт не быть.

— По-твоему, мы с Уляшкой несчастливы были?

— Чего ты ее все задеваешь? — отчужденно ответила Мария. — Уляшкино счастье навроде пустых щей было. Скока ни хлебай, сытым не будешь.

— Насмешила, — хохотнул Тягливый. — Она без меня была, что телега без колеса.

— А кто правил телегой? Ты, Петюша, слеповат, а Ульяна зо-о-ркая.

— Баба, значится, командовала, а я пришей-пристебаем при ней был? — снова разъярился Петр Петрович.

— Еще придешь ко мне, Петюша, — отошла к двери Мария. — перешагнешь через отчий порог.

— На чёрта мне таскаться туда. И ты брысь отсель.

— Явишься, — скупо улыбнулась Мария. И добавила, отчего Петр Петрович обомлел: — А я и рада буду…

2

Свои юные годы Петр Петрович помнил хорошо… Речушка Броды казалась ему тогда ярко-синей, хутор большущим, в котором он мог и заблудиться, за что и перепадало от родителей.

Помнил сумеречные летние утра, когда отец будил его чуть свет и сажал на лошадь впереди себя. Для Петюшки (так ласково звали его родные) самым тягостным была ранняя побудка… Он нехотя поднимался, хныкал, не раскрывая глаз… Дорогу отец выбирал буераками, и Пете это нравилось. Лошадь скакала небыстро, и мальчик не мерз.