– Не переживай, – сказал как-то Марии Бонапарт. – Я добьюсь восстановления Польши. И уже кое-что сделал в этом направлении. Например, заставил Россию вернуть часть захваченных ею польских территорий. Дай срок – и они вернут остальное. Нужно только подождать…

В те дни в одном из писем к своему брату Жозефу он сообщал: «Я никогда не чувствовал себя так хорошо и не помню, чтобы когда-либо в прошлом был так любвеобилен…»

Была довольна и пани Валевская. И конечно, Польша – осколок территории когда-то могущественной Речи Посполитой. Впрочем, об «осколке» следовало забыть. Теперь на карте мира замелькало новое название – Великое герцогство Варшавское[130].

О, эти женщины! Для них перекроить географическую карту все равно что изменить старую юбку на новый фасон…

* * *

…Громкая победа французов под Фридландом уже ничего не меняла: с русскими следовало что-то делать. Прейсиш-Эйлау показал: недооценка противника может обернуться большими неприятностями. Так что с Александром нужно было либо мириться, либо идти до конца. Вопрос заключался в другом: «до конца» – это куда? И главное, для чего?..

Разгром армии Беннигсена под Фридландом 14 июня 1807 года явился громким салютом в честь юбилейной даты победы Наполеона под Маренго (в тот же день семь лет назад). Однако именно это сражение явилось той последней чертой, перейдя которую, следовало задуматься о заключении с русскими мира. Будь его воля, Бонапарт гнал бы всех этих пруссаков и даже русских, пока не омочат мундиры в водах Балтийского моря. Однако для ведения победоносной войны у французов не было ни сил, ни возможностей. Да и воля к победе у жанов и жаков, по правде говоря, слабела день ото дня. Желание перемирия диктовалось измотанностью французской армии. Войска роптали; причем не только солдаты, но и многие офицеры, генералы и даже маршалы. Не хватало еще бунта!

«Ваше величество должно заключить мир любой ценой!» — писал Наполеону его брат Жозеф. Примерно те же самые требования предъявлял Александру младший брат Константин Павлович, прибывший в русскую ставку, расквартированную в Шавли (Шауляе). Константин напоминал брату о трагической судьбе их отца, Павла I, о ропоте петербургской молодежи, среди которой бродят «сотни молодых людей, которых можно считать прямыми сыновьями Робеспьера и Дантона…» Великий князь предупреждал императора, что война – предтеча революции.