* * *

Ближе к 1811 году между двумя императорами наметились серьезные разногласия. Бонапарт сердился, что русский царь, несмотря на всю его кажущуюся мягкость, был непреклонен в вопросе восстановления Польши в виде Великого герцогства Варшавского под эгидой Франции. Независимость «герцогства» Александру претила. Как и всякие заигрывания Наполеона со шляхами по данному вопросу. Тем более что после войны 1809 года территория Великого герцогства Варшавского значительно увеличилась за счет присоединения новых земель. И это обстоятельство не давало Александру покоя.

Именно поэтому в один из дней 1810 года русский император вызвал к себе французского посланника в Петербурге Армана Огюстена Луи де Коленкура, герцога Винченского, и предложил ему подписать некую конвенцию, согласно которой Франция официально отказывалась от восстановления Польши как самостоятельного государства. Однако этому документу суждено было остаться лишь на бумаге за подписью Коленкура и канцлера Российской империи графа Румянцева[146].

Так получилось, что подписание «польской конвенции» совпало с «династическим безумием» Бонапарта, который, женившись на Марии-Луизе, не забыл, как был отвергнут сестрой русского царя Екатериной Павловной. Задетый лично, французский император обиды не простил, а посему ратифицировать конвенцию отказался, махнув на нее рукой.

К русским имелись и более серьезные претензии, главная из которых была связана с континентальной блокадой Англии. Поначалу в Петербурге вроде как пошли навстречу пожеланиям союзника, но уже с осени 1809 года свои обещания стали нарушать. У Александра были собственные интересы в торговле с Туманным Альбионом. И без того невысокий экспорт товаров сильно сказывался на российской экономике. Курс рубля падал, вместе с инфляцией росла дороговизна, что отражалось на уровне жизни населения в целом. Достаточно сказать, что русский экспорт во Францию едва достигал 257 тысяч рублей в год, тогда как Франция импортировала в Россию товаров на сумму свыше полутора миллионов рублей.

Луи-Антуан де Бурьенн: «Переговоры, которые Наполеон приказал начать у императора Александра, когда он хотел еще притворяться, что не желает войны, походили на ораторские фигуры удержания, которые никак не мешают сказать то, от чего удерживаются. Оба императора одинаково хотели войны; один, чтобы упрочить свое могущество, а другой, чтобы избавиться от ига несносных требований; да и что в самом деле подумать, когда требуют от такой Державы, как Россия, чтобы она затворила свои порты английской торговле, единственно для выгоды Франции… Не было возможности к примирению…»