Маленькие молоточки в висках теперь били не хуже кузнечных молотов. Поле сражения покрыто грудами тел русских, а те и не думали бежать… Все это ничем не напоминало ни Аустерлиц, ни Фридланд… Издевательство какое-то! Ни сам Кутузов, ни его армия не желали играть по правилам! Когда бьют – надо бежать…

Молоточки в голове не унимались. Наполеон почувствовал, что к головной боли постепенно присоединяется какой-то внутренний кавардак, больше похожий на растерянность. Еще минуту назад он, шагая взад и вперед по изрытому пушечными ядрами пятачку, лишь просто нервничал; теперь же на главнокомандующего неожиданно навалилась странная сонливость.

– Ваше Величество, русские покидают поле сражения! – звонким и, как показалось, несколько веселым голосом доложил Бертье.

– Что, бегут? – попытался уточнить Наполеон.

– Нет, отходят, Государь. Поле сражения остается за нами. Мы победили!..

– Кто бы сомневался… Кто бы сомневался…

Бонапарт теперь разговаривал лишь сам с собою. Подзорная труба подтвердила, что Бородинское поле, заваленное убитыми и ранеными, оставалось за ними, за французами. Всюду, будто муравьи по огромному куску мяса, рассыпались французские солдаты. Кто-то помогал раненым, кто-то разыскивал пропавших товарищей; некоторые просто шныряли по карманам убитых в надежде разжиться если не дорогой находкой, то хотя бы горстью сухарей…

– Это виктория! – объявил Бонапарт свите, оторвав от глаз подзорную трубу. – Мои солдаты показали себя достойными одержать эту победу…

Больше в этот вечер он почти ни с кем не разговаривал. Героизм его солдат был налицо. Эти покорители Европы здесь, на подступах к Москве, дрались, как всегда, геройски; многие из них умирали со словами: «Vivat l’empereur!»…

Но было и другое. При Бородине его армия столкнулась совсем с иным противником, по силе духа и отваге ни в чем не уступающим даже его «ворчунам» из Cтарой гвардии. Русские презирали смерть! Идя на врага, они думали только о победе, в бою собственная жизнь их мало волновала. А если умирали, то с единственным желанием – уничтожить при этом как можно больше вражеских солдат.

И данное обстоятельство где-то в душе приводило Бонапарта в трепет! Поздравляя своих маршалов со «славной викторией» и восхваляя мужество доблестных солдат, он был вынужден промолчать о главном – о том, что в те минуты наверняка думали все остальные: против них сегодня сражались не менее достойные. «Солнце Аустерлица» ушло за горизонт, так и не согрев его своими лучами.