– Так-так… Очень хорошо, доктор, вы меня прямо-таки успокоили, – оживился Хадсон Лоу. – То есть вы хотите сказать, что генералу Бонапарту ничего серьезно не грозит?
– Именно так, сэр, – склонил голову Арнотт. – Я порекомендовал генералу Бертрану поднять больного с постели и…
– И?..
– И побрить его..
– Побрить?.. Что это значит, доктор, объясните…
– Генерала Бонапарта следует побрить и вернуть к прежнему размеренному образу жизни. Именно тогда он, возможно, перестанет хандрить…
– Ха-ха, хандрить… Это вы здорово заметили, доктор. Благодарю за службу…
Доктор Арнотт по-военному щелкнул каблуками, кивнул головой и, развернувшись с соблюдением военной выправки, покинул губернаторский кабинет…
Однако уже через две недели Арнотт резко изменил свое мнение: Антоммарки прав, пациент серьезно болен. Больному срочно назначаются желчегонные пилюли и хинные отвары для снижения температуры. 25 апреля доктор Арнотт обнаруживает в тазу рвотные массы с примесью крови. Теперь лекарь полностью согласен со страшным диагнозом, на котором настаивал его коллега Антоммарки: рак.
рак.
Однажды, прогуливаясь вечером в саду, гофмаршал Бертран, дабы развлечь Хозяина, сказал:
– Если верить англичанам, сир, на небе появилась яркая комета. В это время, когда небо без облаков, ее можно хорошо рассмотреть…
– Комета? – удивился Император, после чего остановился и, задрав голову, устремил свой взор на небо. – И ее можно увидеть невооруженным взглядом или следует взять подзорную трубу?
– Если наберемся терпения, Ваше Величество, мы сможем увидеть комету без всякой трубы…
Но Бонапарт уже не слышал собеседника, он погрузился в свои мысли. Комета, комета… Незадолго до смерти Юлия Цезаря на небе тоже видели крупную комету…
* * *
Оказывается, патологоанатомы могут переживать нешуточные любовные страсти. Доктор Антоммарки оказался любовником… графини Бертран.
Когда об этом стало известно Наполеону, у него на нервной почве поднялась температура. Эта лицемерка Фанни постоянно ускользала от его незаметных для посторонних глаз ухаживаний: при попытке с его стороны ущипнуть, взвизгнув, шутливо убегала; при желании обнять за талию ловко отводила руку. Всем своим видом плутовка давала понять, что не может осквернить низким адюльтером памяти своей дальней родственницы Жозефины, скончавшейся не так уж давно. Ведь она, г-жа Бертран, не какая-нибудь… не какая-нибудь «Монтолонша».
И вдруг выясняется, что эта жеманная графиня вовсе и не недотрога. Разрази ее гром! – ругался про себя Бонапарт, будучи не в силах представить, как этот неловкий патологоанатом (!) Антоммарки путается в тесемках корсета мадам де Бертран. От одной этой мысли Наполеона бросало в какую-то болезненную дрожь. Прав был бродяга Бертье: они все, эти женщины, неисправимые дурехи! Лучше бы их не было вовсе! Хотя… хотя опять же – как без них, этих дурех?..