– Отличное место, – резюмирует Франк, – я тут никогда не был.

– Почему? – спрашиваю.

– Потому что не большой знаток и ценитель архитектуры рейха. Но тут по-настоящему здорово! Стою вот и чувствую себя самой мелкой в мире тлёй.

Я тоже чувствую себя тлёй. Вокруг меня – огромный простор. Поскольку самая большая часть здания была построена из кирпичей, но облицевать Колизей успели только снаружи, внутри он весь темно-красный, как копченая форель.

Около получаса мы все, разделившись, бродим по огромному внутреннему пространству Колизея, часть которого, судя по нескольким огромным цветным контейнерам, сейчас служит складом.

Никлас Франк, прихрамывая, бродит то туда, то сюда, периодически останавливаясь и закидывая голову вверх. Когда он подходит к нам, заметив, что ведется съемка, я спрашиваю, о чем ему тут думается.

– Ни о чем особенном… – Никлас пожимает плечами. – Слишком много места, слишком всё большое и неуютное. Комплекс неполноценности национал-социализма налицо.

Франк подходит к арке, через которую мы вошли на территорию, и усаживается на маленькую железную лесенку, ведущую к запертой металлической железной двери прямо у самой арки.

– Поговорим о комплексах? – спрашиваю я.

– О комплексах нацистов?

– А может, о твоих личных?

– Неинтересно, – говорит Никлас и обводит взглядом Конгрессхалле, – слишком мелко. Хотя… о мелком хорошо говорить в такой вот масштабной декорации… Вот тебе история, которую ты так ждала. Это, кстати, самое первое мое воспоминание об отце. В Бельведере в Варшаве, помню, я бегал вокруг большого круглого стола. Я только что поел, и на мне еще был нагрудник. И я хотел, чтобы отец обнял меня. А отец убегал от меня, причем так, чтобы мы находились на противоположных сторонах стола. Я рыдал и визжал, как маленькая собачонка. Мне так хотелось к нему на руки. А он мне заявил: «А что ты хочешь, ты – чужак, ты не из нашей семьи». Мне тогда было три или четыре года. Это мое первое воспоминание об отце, о том, как отец отверг меня. Ему, наверное, казалось, что это шутка. Но в ходе моих исследований позднее я выяснил, что за этим скрывались его подозрения о том, что я не его сын, а его лучшего друга. Такова была подоплека этой шутки. И тогда образовалась первая трещина в отношениях между мной и отцом. Это не так уж и легко пережить, когда отец отталкивает сына от себя.

– И что ты выяснил? Кто был его лучшим другом?

– Карл Лаш. – Горькая ухмылка Никласа. – С ним у моей матери была связь. И мой отец считал, точнее, на него периодически накатывала такая одурь, что я сын Лаша, поэтому и назвал меня «чужаком». Впрочем, потом вдруг наступило некоторое потепление в наших с ним отношениях. Не знаю, что он там думал про себя, что высчитывал…