– Могу лишь предполагать, что… это случилось давно, после его первого посещения Освенцима.

– Вы возили его в Освенцим? – ахнула я.

– Да я сам там… не был, – сказал Рихард и тут же охнул, поспешив добавить: – Нет, не потому, что не хочу, просто не получалось как-то. Несколько лет назад я был на конференции в Кракове и рассказал об этом сыну. Тот сразу же спросил: «Как же так, ты был в Кракове и при этом не заехал в Освенцим?!» Я ответил, что не мог, что был занят. «Как? Быть в Кракове и не побывать в Освенциме?! Ты обязательно должен съездить туда! Обещай мне!»

– Вы пообещали?

– Да, – серьезно кивнул Рихард, – разумеется. Каждый немец обязан там оказаться.

Вот ведь выверт истории. Всего-то семьдесят— восемьдесят лет назад нацисты считали, что там должны оказаться евреи, цыгане, славяне. А теперь – «каждый немец».

– Герр фон Ширах, так когда ваш сын оказался в Освенциме первый раз?

– Много лет назад он был там со своим классом, когда учился в школе. Кажется, они там пробыли пять дней.

– Пяяять?! – вырвалось у меня невольно.

Рихард пожал плечами:

– Мне тоже показалось, что пять дней это многовато, потому как такое может обернуться пыткой для молодых неокрепших умов. После этого сын начал активно интересоваться, имел ли его дед Бальдур отношение к Освенциму…

– Нууу, – задумалась я, – чисто формально не имел, наверное. Если пытаться оправдать его. Хотя, разумеется, все были причастны.

Фон Ширах согласно кивнул:

– Мой сын тоже так посчитал – особенно когда узнал, что дед его «очищал Вену» от евреев. И теперь снова настаивает, чтобы я всё-таки туда, в Освенцим, съездил! Кстати! – Рихард вдруг необычайно оживился, заерзав на стонущем стуле. – У нас тут в Мюнхене год назад открыли синагогу!

– И? – спросила я, удивляясь, как лихо повернул разговор.

– Ее сознательно построили в очень важном историческом месте. Всё это попытки хоть как-то улучшить, исправить нашу ужасную историю. Конечно, полностью ничего не исправишь, но мы прикладываем усилия в этом направлении. Вот что важно. Я там уже был, но когда сын приедет меня навестить, мы обязательно сходим с ним туда вдвоем. А ты, кстати, была в Освенциме? – отчего-то спросил меня Рихард.

– Нет, – сказала я спокойно.

Ширах уставился на меня в священном ужасе, но уже через долю секунды его отпустило. Он вспомнил, что я не немка. А значит, мне можно. По крайней мере это я прочла по его лицу. Он продолжил:

– Это поколение, следующее, поколение внуков, – оно вообще не интересуется рейхом. Точнее, интересуется, но прикладно, воспринимая эту часть истории как чудовищную и опасную глупость. Правда, я до сих пор не понимаю, зачем некоторые выносят сор из избы, раз уж им так неприятно прошлое. К примеру… – Фон Ширах задумался, стоит ли говорить дальше, но его губы уже задвигались по инерции, и звуки сами срывались с них, слепляясь в слова: – Фердинанд, племянник, иногда путает вымысел и правду. Так бывает у писателей, особенно когда много стилизуешь реальные истории, воссоздавая несуществующие в реальности нюансы и причинно-следственные связи. Наверное, он несколько этим увлекся. В каком-то интервью Фердинанд рассказал про деда: тот, мол, в детстве общался с ним пару лет всего, – и этого ему хватило с лихвой. Сказал, что дед был мизантропом, который избегал людей, и в то же время во всем хотел быть лучшим. Они играли в какую-то настольную игру, и Бальдур фон Ширах постоянно выигрывал – это ведь нормально, естественно, когда взрослый человек обыгрывает ребенка, а не поддается ему, уступая: это развивает мышление, заставляет думать, бороться на равных. Фердинанд сказал примерно так, что однажды он понял принцип, единственный принцип, который его дед использовал, чтобы обыграть его, и обыграл деда. И Бальдур с ним больше не играл. Я не согласен. Нет. Возможно даже, что Фердинанд намеренно придумал эту историю, чтобы пнуть деда лишний раз и лишний же раз напомнить публике о своем с ним родстве. Дед-то его был неординарным человеком и, возможно, после двадцати лет заключения в камере-одиночке он стал нелюдим, не мог легко ладить с людьми, но эта история – плод воображения талантливого и весьма успешного беллетриста. Так же, как и то, что дед вообще не очень-то любил с внуками возиться, – разумеется, он любил своих внуков, разве может иначе быть? Отсюда его желание говорить с ними о высокой литературе, музыке…