Siemens

BMW

Hugo Boss Volkswagen

и др.

– Они все работали на нацистов, – шепнула я Рихарду.

Тот кивнул в ответ.

– Я должен… – Его дыхание в прохладе огромного здания обожгло мне ухо. – Просто должен показать тебе одну фотографию, она вон там, на стене.

Я вгляделась: там был изображен кто-то, кто, сложив перед собою руки в замочек, стоял на коленях с видом нашкодившего кота, которого хозяин познакомил с тапком.

– Это восковая фигура Гитлера, – сказал фон Ширах, – ее, к сожалению, больше нет, но фотография осталась. Гитлер стоит на коленях. Ах, как это правильно. Гитлер на коленях!

Не знаю, что имел в виду Рихард под словом «правильно», и чем был вызван его восторг, мне понять трудно. Гитлера, в конце концов, и раком можно было поставить. Но это был не Гитлер. Это был Гитлер, каким его хотел бы видеть Рихард, каким он хотел бы показать его отцу, – швырнуть фото в лицо и сказать, не заламывая мелодраматично руки и не обращаясь к высокому штилю: «Вот он, твой герой, любовь всей твоей жизни! Ради этого ничтожества, ради него я, спустя двадцать лет тоски по тебе, должен слышать только “фюрер-фюрер-фюрер”?! И не важно, в каком контексте ты произносишь его имя, – даже если ругаешь последними словами! Ты произносишь его. Постоянно!»

Жаль, что Рихард не сделал этого. Мне кажется, стало бы чуть легче. Полагаю, отец и сын ни разу в жизни нормально и не поговорили. И теперь можно понять почему. Ни тот ни другой просто не умели разговаривать, теряя смыслы за ворохами ненужных слов, теряя за ними чувства. Они перечувствовали, перелюбили, перестрадали – сын в книгах и чужих судьбах, отец – в Третьем рейхе. Друг на друга их просто не хватило.

Рихард любил не отца, он любил свои страдания длиной в двадцать лет – согласитесь, не маленький кусок жизни, чтобы от него так просто отказаться. Не знаю, что имел в виду сын, когда сказал мне во время беседы:

– Знаешь, перед встречей со мной отец написал моей тете, которая должна была впервые сопроводить меня к нему в Шпандау в 1953 году, что он мог бы оградить нас от этих встреч, но лучше закалить нас сразу, меньше думать о нашей боли, и тогда это всё будет на пользу.

Он написал ей, мы, дети, должны сами увидеть и понять, что с нашим отцом связано «понятие Удачи и Неудачи великого Рока», и еще он сказал ей примерно так: «Если мои дети не увидят меня своими глазами, у них будет обо мне совершенно неверное представление. А я хотел бы, чтобы они думали обо мне не как о романтическом герое, и не как о сокрушенном, сознающем свою вину, кающемся, а как о том, кем я являюсь…»