– Рихард, вы сказали «первое разочарование», а когда было… последнее?

Мой собеседник криво улыбнулся губами Бальдура фон Шираха:

– Главный сигнал отчуждения прозвучал, когда отец писал мемуары и хотел, чтобы я прочитал их и, может быть, отредактировал, короче, как-нибудь поучаствовал, ведь я всё-таки связан с литературой… Но я сказал, что не буду их читать, что у меня нет никакого желания, что я сыт этим по горло, что двадцать лет был за него, моего отца, что я наконец-то свободен и сейчас намерен отправиться с другом в Италию. Это его очень задело. Ты же понимаешь – только так я мог освободиться, мог избавиться от тени, которая висела над всем моим детством, моей юностью. Мог, наконец, освободиться от этого извечного «ты уже написал письмо? нет еще? Так пиши… пиши… пиши…». Я помню, как это давило на меня. Как-то из чистого упрямства я решил больше не писать ему в тюрьму. Меня так мучили угрызения совести, что я продержался всего три недели. Даже тут он меня сломал…

Наконец, жалость, подступила к моему горлу тяжелым комком, который невозможно было проглотить. Жалось не к Рихарду. Как ни странно, как ни глупо, к его отцу. Нет, не к нацистскому преступнику фон Шираху, а к пожилому человеку с дурацким именем Бальдур, которое я, забавы ради, даже дала своему новому плюшевому мишке. К человеку, преданному всеми и вся. Человеку, который способствовал хаосу, создавая порядок так, как он понимал это. Человеку, которому и правда было бы лучше принять яд или бежать в Америку. Самая страшная казнь для идеалиста – пусть и нацистского чудовища – это видеть крушение всех идеалов, не только политических. Не сомневаюсь, что у Бальдура была и своя история отношений с остальными детьми, с которыми он два года спустя после выхода из тюрьмы умудрился расплеваться, – Рихард не захотел об этом говорить. Я подумала, что в истории нашего Бальдура всё было сложнее, чем в скандинавском мифе. Там коварный Локи принял обличье великанши Токк. Здесь, в реальности, Локи появлялся перед Бальдуром в самых разных обличьях, от Гитлера до младшего сына. Рихарда.

С другой стороны, можно ли осуждать Рихарда за то, что он (в который раз) не хотел читать мемуары отца о Гитлере, о причинах, которые сделали Рихарда сиротой при живых родителях? Нет, наверное нельзя. Но я вдруг четко осознала, что человек, сидевший передо мной, был копией Бальдура фон Шираха.

Рихард отплатил отцу равнодушием – не потому, что был мстителен и жесток.

Реальность за воротами Шпандау разрушила тонкое кружево букв на клочках бумажек, которыми годами обменивались Рихард и его отец. Бумажек, которые содержали в себе не чувства – просто буквы, слепленные в бессмысленные слова, за которыми не было глубин, разверзающихся после столь почитаемых и отцом и сыном Гёте, Набокова и многих других.