Хёсс просиял улыбкой, как школьник, которого решил подловить учитель и который знает правильный ответ:

– Лео, шофер деда, рассказывал, что не дед убил этого учителя, который, кстати, был коммунистом, а именно Борман. Но у Бормана к этому времени уже была семья, а дед еще был холостой и пошел за того в тюрьму. То есть будущее деда было так или иначе предрешено. Борман щедро отплатил деду за услугу – рекомендовал его Генриху Гиммлеру, рассказал, что они с дедом моим воевали вместе в Палестине, участвовали в штурмовом отряде Россбаха. В общем, отсидел дед всего пять лет вместо десяти – при пересмотре дела суд счел это непредумышленным убийством. А потом Борман с радостью принял деда в их команду. Это убийство – еще одно звено в цепи ужасных случайностей, из-за которых дед стал тем, кем он стал…

Хёсс раздавил сигарету в пепельнице – так, словно желал переломить ей несуществующий позвоночник; я видела, что он обжегся, но не издал ни звука, лишь резко отдернул руку.

Мы сидели на деревянных стульях со спинками, друг от друга нас с Хёссом отделял лишь столик, над которым большим белым грибом возвышался зонт, отбрасывая на нас спасительную тень. Деревянный дощатый пол чуть скрипнул, когда я встала, чтобы выглянуть с балкона: на его парапете стояли кадки, в которых росли цветы – белые, розовые, желтые, много-много цветов, которые щекотали мне нос и старались закрыть своею густотой вид на белые трехэтажные дома, наподобие дома Райнера, словно начерченные по линейке, держащиеся друг от друга на безопасном расстоянии…

Вдруг рядом с моей правой ногой, на уровне икры, раздался глухой стук: я вскрикнула и отпрянула в сторону.

– О, не бойся, – рассмеялся Хёсс, которого позабавил мой испуг, – это наши кролики.

– Кролики?

– Да, посмотри! – Он встал со мной рядом и указал в угол балкона. Там за решеткой сидел черный кролик, который, с одной стороны, со своим косившим красным глазом выглядел зловеще, а с другой – казался напуганным еще больше, чем я. Второй кролик мирно спал, забившись в угол клетки, и я могла видеть только его спинку.

– И что, они правда зловещие? – дружелюбно полюбопытствовал Хёсс, и от его губ в разные стороны пошла эта самая рябь, которая вкупе с оттопыренными ушами делала Райнера очень милым и трогательным, превращая в подростка, которому вполне соответствовал его внешний вид. – Это кролики моих детей, они их обожают, но в квартире для зверьков просто нет места, так что мы поселили их здесь.

Я присела перед клеткой и потрогала железную решетку – у любой решетки, ограничивающей чью-то свободу, кажется мне, есть своя магия, когда ты смотришь на нее снаружи, разумеется: решетка – она как граница между двумя мирами, двумя совершенно разными пространственно-временными континуумами. Впрочем, вряд ли кролики ощущают это.