Люди на экране падали на мостовую под ударами биты, и из них вываливались зелёные пачки долларов.

– Ну, это вопрос спорный…

– Их вообще до фига, вопросов. Например, кто сдал нас Бельфегору, когда Матвей получил по башке на подходе к Загсу?

Марс оторвался, наконец, от экрана и посмотрел на Лазаря требовательным взглядом. Судя по оттопыренной нижней губе, в нём давно копилось.

– Ты меня подозреваешь? – не поверил Лазарь. Такого поворота он не ожидал.

Взгляд Марса оставался бесстрастным, почти холодным. И абсолютно незнакомым. Лазарь досконально знал все мимические реакции его лица, чтобы иметь право делать такие выводы.

– Очень может быть, – бесцветно отозвался Марс. – А почему нет?

Лазарь едва не задохнулся от возмущения. Он не мог поверить, что мальчишка говорит всерьёз.

– По многим причинам… Например – ты белены объелся? Мы выиграли ту Игру! Я выиграл ту Игру!

– Мы все её выиграли. Если бы не Яника, ещё неизвестно, кто бы кого натянул. И вообще, никто не говорил, что ты не хотел выигрывать. Но подляночку Матвею ты мог сделать и по другой причине.

– Какой? – вскричал Лазарь. – Презумпцию виновности у нас пока не ввели. Взялся обвинять – изволь предъявить доказательства.

– Понятия не имею, какой у тебя был мотив – номер шесть или номер двадцать пять. Мне они все до лампочки. Мы ж не в суде.

Лазарь кожей почувствовал неприятный холодок. Видимо, озноб снова возвращался к нему, а вместе с ним и бред. Он не узнавал Марсена. Перед ним сидел взрослый, спокойный, рассудительный юноша. Этот юноша не имел ничего общего с конопатым мальчуганом, самозабвенно выбивающим бейсбольной битой из прохожих зелёные пачки долларов.

Лазарь медленно поднялся на ноги и посмотрел на мальчишку сверху вниз.

– Ты правда считаешь, что я на такое способен? – апеллировать к здравому смыслу было бессмысленно. – Что я могу подставить друга под удар палки из какого-то своего интереса?..

Он умолк, услышав фальшь в своём голосе.

Мальчишка тоже услышал. Он победно осклабился:

– Это ты у Сенса спроси, раз у самого склероз. Он, вроде, ещё прихрамывает, так что помнить должен.

В его насмешливом замечании, насквозь пронизанном злобным сарказмом, не осталось ничего от Марсена, которого знал Лазарь. Скрестив ноги по-турецки, на него смотрел снизу вверх совершенно другой Марс. Постаревший лет на десять, набравшийся житейской мудрости и взрослого цинизма. Даже ярко-голубые глаза изменились: потускнели, стали глубже, потеряли естественную детскую прозрачность. И снова этот взгляд, уже знакомый, уже изученный. Взгляд лже-Дары и лже-Сенсора…